1. Рост революционного движения пролетариата во всех странах вызвал судорожные потуги буржуазии и ее агентов в рабочих организациях найти идейно-политические доводы для защиты господства эксплуататоров. Среди этих доводов особенно выдвигается осуждение диктатуры и защита демократии. Лживость и лицемерие такого довода, повторяемого на тысячи ладов в капиталистической печати и на конференции желтого Интернационала в феврале 1919 г. в Берне, очевидны для всех, кто не хочет изменять основным положениям социализма.
2. Прежде всего, этот довод оперирует с понятиями «демократия вообще» и «диктатура вообще», не ставя вопроса о том, о каком классе идет речь. Такая внеклассовая или надклассовая, якобы общенародная, постановка вопроса есть прямое издевательство над основным учением социализма, именно учением о классовой борьбе, которое на словах признают, а на деле забывают социалисты, перешедшие на сторону буржуазии.
Ибо ни в одной цивилизованной капиталистической стране не существует «демократии вообще», а существует только буржуазная демократия, и речь идет не о «диктатуре вообще», а о диктатуре угнетенного класса, т. е. пролетариата, над угнетателями и экс плуататорами, т. е. буржуазией, в целях преодоления сопротивления, которое оказывают эксплуататоры в борьбе за свое господство.
3. История учит, что ни один угнетенный класс никогда не приходил к господству и не мог прийти к господству, не переживая периода диктатуры, т. е. завоевания политической власти и насильственного подавления самого отчаянного, самого бешеного, ни перед какими преступлениями не останавливающегося сопротивления, которое всегда оказывали эксплуататоры. Буржуазия, господство которой защищают теперь социалисты, говорящие против «диктатуры вообще» и распинающиеся за «демократию вообще», завоевывала власть в передовых странах ценой ряда восстаний, гражданских войн, насильственного подавления королей, феодалов, рабовладельцев и их попыток реставрации. Тысячи и миллионы раз объясняли народу классовый характер этих буржуазных революций, этой буржуазной диктатуры социалисты всех стран в своих книгах, брошюрах, в резолюциях своих съездов, в своих агитационных речах. Поэтому теперешняя защита буржуазной демократии под видом речей о «демократии вообще» и теперешние вопли и крики против диктатуры пролетариата под видом криков о «диктатуре вообще» являются прямой изменой социализму, фактическим переходом на сторону буржуазии, отрицанием права пролетариата на свою, пролетарскую, революцию, защитой буржуазного реформизма как раз в такой исторический момент, когда буржуазный реформизм во всем мире потерпел крах и когда война создала революционную ситуацию.
4. Все социалисты, разъясняя классовый характер буржуазной цивилизации, буржуазной демократии, буржуазного парламентаризма, выражали ту мысль, которую с наибольшей научной точностью высказали Маркс и Энгельс словами, что наиболее демократическая буржуазная республика есть не что иное, как машина для подавления рабочего класса буржуазией, массы трудящихся горсткой капиталистов . Нет ни одного революционера, ни одного марксиста, из кричащих ныне против диктатуры и за демократию, который бы не клялся и не божился перед рабочими в том, что он признает эту основную истину социализма; а теперь, когда революционный пролетариат приходит в брожение и движение, направленное к разрушению этой машины угнетения и к завоеванию пролетарской диктатуры, эти изменники социализма изображают дело так, будто буржуазия даровала трудящимся «чистую демократию», будто буржуазия отказалась от сопротивления и готова пови¬новаться большинству трудящихся, будто никакой государственной машины для подавления труда капиталом в демократической республике не было и нет.
5. Парижская Коммуна, которую на словах чествуют все, желающие слыть социалистами, ибо они знают, что рабочие массы горячо и искренне сочувствуют ей, показала особенно наглядно историческую условность и ограниченную ценность буржуазного парламентаризма и буржуазной демократии — учреждений, в высокой степени прогрессивных по сравнению с средневековьем, но неизбежно требующих коренной перемены в эпоху пролетарской революции. Именно Маркс, который лучше всего оценил историческое значение Коммуны, анализируя ее, показал эксплуататорский характер буржуазной демократии и буржуазного парламентаризма, когда угнетенные классы получают право один раз в несколько лет решать, какой представитель имущих класс будет «представлять и подавлять» (ver-und zertreten) народ в парламенте. Как раз теперь, когда советское движение, охватывая весь мир, на глазах у всех продолжает дело Коммуны, изменники социализма забывают конкретный опыт и конкретные уроки Парижской Коммуны, повторяя старый буржуазный хлам о «демократии вообще». Коммуна была не парламентским учреждением.
6. Значение Коммуны, далее, состоит в том, что она сделала попытку разбить, разрушить до основания буржуазный государственный аппарат, чиновничий, судейский, военный, полицейский, заменив его самоуправляющейся массовой организацией рабочих, которая не знала разделения законодательной и исполнительной власти. Все современные буржуазно-демократические республики, в том числе германская, которую изменники социализма в насмешку над истиной называют пролетарской, сохраняют этот государственный аппарат. Таким образом, подтверждается еще и еще раз вполне наглядно, что крики в защиту «демократии вообще» на деле представляют из себя защиту буржуазии и ее эксплуататорских привилегий.
7. «Свобода собраний» может быть взята за образец требований «чистой демократии». Всякий сознательный рабочий, не порвавший со своим классом, поймет сразу, что было бы нелепо обещать свободу собраний эксплуататорам на тот период и в той обстановке, когда эксплуататоры оказывают сопротивление их свержению и отстаивают свои привилегии. Буржуазия, когда она была революционной, ни в Англии 1649 года, ни во Франции 1793 года, не давала «свободы собраний» монархистам и дворянам, призывавшим иностранные войска и «собиравшимся» для организации попыток реставрации. Если теперешняя, давно ставшая реакционной, буржуазия требует от пролетариата, чтобы он заранее гарантировал, несмотря на то, какое сопротивление окажут капиталисты их экспроприации, «свободу собраний» для эксплуататоров, то рабочие будут только смеяться над лицемерием буржуазии.
С другой стороны, рабочие прекрасно знают, что «свобода собраний» даже и в наиболее демократической буржуазной республике есть пустая фраза, ибо богатые имеют все лучшие общественные и частные здания в своем распоряжении, а также достаточно досуга для собраний и охрану их буржуазным аппаратом власти. Пролетарии города и деревни и мелкие крестьяне, т. е. гигантское большинство населения, не имеют ни того, ни другого, ни третьего. Пока дела стоят таким образом, «равенство», т. е. «чистая демократия», есть обман. Чтобы завоевать настоящее равенство, чтобы осуществить на деле демократию для трудящихся, надо сначала отнять у эксплуататоров все общественные и роскошные частные здания, надо сначала дать досуг трудящимся, надо, чтобы охраняли свободу их собраний вооруженные рабочие, а не дворянчики или капиталисты-офицеры с забитыми солдатами.
Только после такой перемены можно без издевательства над рабочими, над трудящимися, над бедными говорить о свободе собраний, о равенстве. А произвести такую перемену некому, кроме как авангарду трудящихся, пролетариату, свергающему эксплуататоров, буржуазию.
8. «Свобода печати» является тоже одним из главных лозунгов «чистой демократии». Опять-таки рабочие знают, и социалисты всех стран миллионы раз признавали, что эта свобода есть обман, пока лучшие типографии и крупнейшие запасы бумаги захвачены капиталистами и пока остается власть капитала над прессой, которая проявляется во всем мире тем ярче, тем резче, тем циничнее, чем развитее демократизм и республиканский строй, как, например, в Америке. Чтобы завоевать действительное равенство и настоящую демократию для трудящихся, для рабочих и крестьян, надо сначала отнять у капитала возможность нанимать писателей, покупать издательства и подкупать газеты, а для этого необходимо свергнуть иго капитала, свергнуть эксплуататоров, подавить их сопротивление. Капиталисты всегда называли «свободой» свободу наживы для богатых, свободу рабочих умирать с голоду. Капиталисты называют свободой печати свободу подкупа печати богатыми, свободу использовать богатство для фабрикации и подделки так называемого общественного мнения. Защитники «чистой демократии» опять-таки оказываются на деле защитниками самой грязной, продажной системы господства богачей над средствами просвещения масс, оказываются обманщиками народа, отвлекающими его посредством благовидных, красивых и насквозь фальшивых фраз от конкретной исторической задачи освобождения прессы от ее закабаления капиталу. Действительной свободой и равенством будет такой порядок, который строят коммунисты и в котором не будет возможности обогащаться на чужой счет, не будет объективной возможности ни прямо, ни косвенно подчинять прессу власти денег, не будет помех тому, чтобы всякий трудящийся (или группа трудящихся любой численности) имел и осуществлял равное право на пользование общественными типографиями и общественной бумагой.
9. История XIX и XX веков показала нам еще до войны, чем является на деле пресловутая «чистая демократия» при капитализме. Марксисты всегда говорили, что чем развитее, чем «чище» демократия, тем обнаженнее, резче, беспощаднее классовая борьба, тем «чище» выступает гнет капитала и диктатура буржуазии. Дело Дрейфуса в республиканской Франции, кровавые расправы наемных отрядов, вооруженных капиталистами, со стачечниками в свободной и демократической республике Америки, — эти и тысячи подобных фактов показывают ту правду, которую тщетно пытается скрыть буржуазия, именно, что в самых демократических республиках на деле господствуют террор и диктатура буржуазии, проявляющиеся открыто всякий раз, когда эксплуататорам начинает казаться, что власть капитала колеблется.
10. Империалистская война 1914—1918 гг. окончательно обнаружила даже перед отсталыми рабочими этот истинный характер буржуазной демократии даже в самых свободных республиках, как характер диктатуры буржуазии. Из-за обогащения немецко или английской группы миллионеров или миллиардеров были перебиты десятки миллионов, и в самых свободных республиках установлена военная диктатура буржуазии.
Эта военная диктатура продолжается и после разгрома Германии в странах Антанты. Именно война всего больше раскрыла глаза трудящимся, сорвала фальшивые цвет буржуазной демократии, показала народу всю бездну спекуляции и наживы во время войны и по случаю войны. Во имя «свободы и равенства» вела буржуазия эту войну, во имя «свободы и равенства» неслыханно обогащались военные поставщики. Никакие усилия желтого бернского Интернационала не скроют от масс разоблаченного теперь до конца эксплуататорского характера буржуазной свободы, буржуазного равенства, буржуазной демократии.
11. В самой развитой капиталистической стране на континенте Европы, в Германии, первые же месяцы республиканской свободы, принесенной разгромом империалистской Германии, показали немецким рабочим и всему миру, в чем состоит действительная классовая сущность буржуазной демократической республики. Убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург является событием всемирно-исторической важности не только потому, что трагически погибли лучшие люди и вожди истинного пролетарского, Коммунистического Интернационала, но и потому, что для передового европейского — можно без преувеличения сказать: для передового в мировом масштабе — государства обнажилась до конца его классовая сущность. Если арестованные, т. е. взятые государственной властью под свою охрану, люди могли быть убиты безнаказанно офицерами и капиталистами, при правительстве социал-патриотов, следовательно, демократическая республика, в которой такая вещь была возможна, есть диктатура буржуазии. Люди, которые выражают свое негодование по поводу убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, но не понимают этой истины, обнаруживают этим лишь либо свое тупоумие, либо свое лицемерие. «Свобода» в одной из самых свободных и передовых республик мира, в германской республике, есть свобода безнаказанно убивать арестованных вождей пролетариата. И это не может быть иначе, пока держится капитализм, ибо развитие демократизма не притупляет, а обостряет классовую борьбу, которая, в силу всех результатов и влияний войны и ее последствий, доведена до точки кипения.
Во всем цивилизованном мире происходит теперь высылка большевиков, преследование их, заключение их в тюрьмы, как, например, в одной из свободнейших буржуазных республик, в Швейцарии, погромы против большевиков в Америке и т. п. С точки зрения «демократии вообще» или «чистой демократии» прямо смешно, что передовые, цивилизованные, демократические, вооруженные до зубов страны боятся присутствия в них нескольких десятков людей из отсталой, голодной, разоренной России, которую в десятках миллионов экземпляров буржуазные газеты называют дикой, преступной и т. д. Ясно, что общественная обстановка, которая могла породить такое вопиющее противоречие, есть на деле диктатура буржуазии.
12. При таком положении дел диктатура пролетариата является не только вполне законной, как средство свержения эксплуататоров и подавления их сопротивления, но и абсолютно необходимой для всей массы трудящихся, как единственная защита против диктатуры буржуазии, приведшей к войне и подготовляющей новые войны.
Главное, чего не понимают социалисты и что составляет их теоретическую близорукость, их плененность буржуазными предрассудками и их политическую измену по отношению к пролетариату, это то, что в капиталистическом обществе, при сколько-нибудь серьезном обострении заложенной в основе его классовой борьбы, не может быть ничего среднего, кроме диктатуры буржуазии или диктатуры пролетариата. Всякая мечта о чем-либо третьем есть реакционная ламентация мелкого буржуа. Об этом свидетельствует и опыт более чем столетнего развития буржуазной демократии и рабочего движения во всех передовых странах и в особенности опыт последнего пятилетия. Об этом говорит также вся наука политической экономии, все содержание марксизма, выясняющего экономическую неизбежность при всяком товарном хозяйстве диктатуры буржуазии, которую некому сменить, кроме класса, развиваемого, умножаемого, сплачиваемого, укрепляемого самим развитием капитализма, т. е. класса пролетариев.
13. Другая теоретическая и политическая ошибка социалистов состоит в непонимании того, что формы демократии неизбежно сменялись в течение тысячелетий, начиная с зачатков ее в древности, по мере смены одного господствующего класса другим. В древних республиках Греции, в городах средневековья, в передовых капиталистических странах демократия имеет различные формы и различную степень применения.
Величайшей нелепостью было бы думать, что самая глубокая революция в истории чеовечества, первый в мире переход власти от меньшинства эксплуататоров к большинству эксплуатируемых может произойти внутри старых рамок ста¬рой, буржуазной, парламентарной демократии, может произойти без самых крутых пе¬реломов, без создания новых форм демократии, новых учреждений, воплощающих но¬вые условия ее применения и т. д.
14. Диктатура пролетариата тем сходна с диктатурой других классов, что она вызвана необходимостью, как и всякая диктатура, подавить насильственно сопротивление класса, теряющего политическое господство. Коренное отличие диктатуры пролетариата от диктатуры других классов, — от диктатуры помещиков в средние века, от диктатуры буржуазии во всех цивилизованных капиталистических странах, — состоит в том, что диктатура помещиков и буржуазии была насильственным подавлением сопротивления громадного большинства населения, именно трудящихся. Напротив, диктатура пролетариата есть насильственное подавление сопротивления эксплуататоров, т. е. ничтожного меньшинства населения, помещиков и капиталистов.
Отсюда, в свою очередь, вытекает, что диктатура пролетариата неизбежно должна принести с собой не только изменение форм и учреждений демократии, говоря вообще, но именно такое их изменение, которое дает невиданное еще в мире расширение фактического использования демократизма со стороны угнетенных капитализмом, со стороны трудящихся классов.
И действительно, та форма диктатуры пролетариата, которая уже выработана фактически, т. е. Советская власть в России, Räte-System в Германии, Shop Stewards Committees и другие аналогичные советские учреждения в других странах, все они означают и осуществляют именно для трудящихся классов, т. е. для громадного большинства населения, такую фактическую возможность пользоваться демократическими правами и свободами, которой никогда не было, даже приблизительно, в самых лучших и демократических буржуазных республиках.
Сущность Советской власти состоит в том, что постоянной и единственной основой всей государственной власти, всего государственного аппарата является массовая организация именно тех классов, которые были угнетены капитализмом, т. е. рабочих и полупролетариев (крестьян, не эксплуатирующих чужого труда и прибегающих постоянно к продаже хотя бы части своей рабочей силы). Именно те массы, которые даже в самых демократических буржуазных республиках, будучи равноправны по закону, на деле тысячами приемов и уловок отстранялись от участия в политической жизни и от пользования демократическими правами и свободами, привлекаются теперь к постоянному и непременному, притом решающему, участию в демократическом управлении государством.
Из выступления В.И.Ленина на Первом Конгрессе Коммунистического Интернационала
Основные стилевые тенденции в речи Ленина (статья Б.Эйхенбаума, 1924 год)
Б. Эйхенбаум
ОСНОВНЫЕ СТИЛЕВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В РЕЧИ ЛЕНИНА
// Леф. № 1, 1924. - С.57-70.
1.
В работах, посвященных изучению поэтического языка, мы обычно исходили из противопоставления его языку "практическому". Это было важно и плодотворно для первоначального установления особенностей поэтической речи. Но, как позже не раз указывалось (Л. Якубинский), область так называемого "практического" языка чрезвычайно обширна и многообразна. Вряд ли вообще существует такая область речи, в которой отношение к слову было бы до конца механизовано, в которой слово было бы исключительно "знаком"; что же касается таких форм, как ораторская речь, то, несмотря на свой "практический" характер, они во многом очень близки к речи поэтической. Для поэтического языка характерна лишь особая установка на отдельные элементы речи и их специфическое использование (особенно - в языке стихотворном).
Статья или речь представляет собою не голую формулировку мысли, не простое ее выражение в терминах, а некий речевой процесс, возникающий на основе определенного стимула. Процесс этот, независимо от породившей его мысли, имеет свою речевую динамику, свою последовательность, свою эмоциональную и стилевую окраску. Человек, пишущий статью или произносящий речь, выбирает слова, связывает фразы, строит периоды, меняет интонации и т. д. Речь получает определенное стилевое направление и организуется в некое последовательное движение, тем самым удаляясь от обиходного, разговорного словоупотребления и синтаксиса. Можно говорить об основных стилевых тенденциях автора статьи или речи в зависимости от установки его на те или другие речевые формы. Более того - можно говорить о стилевых традициях и направлениях, которыми характеризуются статьи и речи определенной эпохи или группы. Все это в особенности относится к таким статьям или речам, которые пишутся или произносятся с целью убедить других - к статьям и речам в той или иной мере агитационным. Естественно усиливающийся здесь речевой пафос окрашивает речь соответственным эмоциональным тоном и организует ее по определенному стилевому направлению. Сосредоточиваясь на этой стороне речи, мы получаем представление о стилевых тенденциях автора.
Речи и статьи Ленина - исключительно интересный материал для изучения ораторского стиля уже по одному тому, что слово было для него не профессией, не карьерой, а настоящим делом. При этом речь его обращена не к специалистам и не к "публике", а ко всему народу или ко всем народам.
Большинство статей и речей Ленина относятся к агитационному жанру. Самые заглавия его статей часто звучат как обличение или как лозунг: "Максимум беззастенчивости и минимум логики", "Народничествующая буржуазия и растерянное народничество", "Со ступеньки на ступеньку", "Учитесь у врагов", "Пусть решают рабочие!", "Колебания сверху, решимость снизу" или знаменитое "Лучше меньше, да лучше". Он почти всегда имеет перед собой, с одной стороны, противников и врагов, с другой - некую массу, на которую нужно воздействовать, которую нужно убедить. В связи с этим речь его всегда окрашена, с одной стороны, тоном иронии и насмешки, с другой - тоном категорического, энергичного утверждения. Однако этот общий эмоциональный тон не решает вопроса о стилевых тенденциях.
При первоначальном чтении статей Ленина может показаться, что у него нет никаких определенных стилевых тенденций - что стилевая сторона речи его не интересует. Никаких заметных ораторских приемов - ни торжественных периодов, ни сравнений и метафор, ни литературных цитат, ничего такого, чем, например, блещут статьи Л. Троцкого. Изредка пословица или поговорка, еще реже - ссылка на литературу: на "Горе от ума" (чаще всего), на Щедрина, Гоголя или Тургенева. Кажется, что к языку Ленин относится равнодушно - не как писатель и оратор, а лишь как деловой человек, пользующийся установленными формами русской интеллигентской речи, как они сложились к концу XIX века.
Однако, этому впечатлению противоречит уже тот факт, что Ленин очень определенно реагирует на чужой стиль и, полемизируя со своими противниками или врагами, часто обращает внимание на стилевые особенности их речи. Каждая партия для него - не только определенное мировоззрение, но и определенная система речевого стиля. Он то и дело выступает судьей, а иногда и страстным обличителем "краснобайства", видя в этом признак умственного бессилия и моральной пустоты. Именно на фоне этих чужих стилей, насмешливой характеристике которых Ленин нередко посвящает специальные строки, а иногда и статьи, ясно выступают стилевые тенденции его собственной речи.
В статьях 1901-1902 гг. (период "Искры") Ленин имеет дело с царским правительством и с враждебными партиями. Это период полемический и обличительный по преимуществу. В числе поводов для обличения или насмешки не раз фигурирует характеристика чужого стиля.
С особенным пафосом возмущается он языком правительственного циркуляра: "Мы сказали: если иметь терпение дочитать циркуляр г. Сипягина до конца. Терпения на это надо не мало, ибо на три четверти... - какое! на девять десятых циркуляр наполнен обычным казенным пустословием. Разжевывание вещей давным-давно известных и сотни раз повторенных даже в "Своде законов", хождение кругом да около, расписывание подробностей китайского церемониала сношений между мандаринами, великолепный канцелярский стиль с периодами в 36 строк и с "речениями", от которых больно становится за родную русскую речь и т. д. (Статья "Борьба с голодающими" - "Искра", 1901, N 9 и "Собр. соч." IV, 56).
Здесь особенно обращает внимание столь, казалось бы, необычное в устах Ленина выражение - "родная русская речь". Однако это не случайно. Как увидим дальше, Ленин, в противоположность многим другим политическим писателям и ораторам, ценит не книжную, а простую разговорную речь и вводит в свои статьи и речи самые обиходные, часто даже грубые слова и выражения. Характерно, что французскую поговорку "les beaux esprits se rencontrent" он передает русской, как бы намеренно подчеркивая контраст стилей: "свой своему поневоле брат". (В другом месте та же поговорка передается иначе - "рыбак рыбака видит издалека").
В связи с этим представляется характерным и то, что он высказал по поводу слова "Совнархоз" на VIII съезде Р. К. П.: "Это было бы похоже на то, как если бы мы сейчас в программе выставили всемирный Совнархоз. А между тем к этому уродливому слову "Совнархоз" мы сами еще не сумели привыкнуть; с иностранцами же, говорят, бывают случаи, когда они ищут в справочнике, нет ли такой станции". (Собр. соч. XVI, 132). Отмечу кстати, что в приведенной выше цитате рядом с книжным (постоянно употребляемым Лениным) "ибо" оказывается совершенно разговорный перерыв фразы восклицанием "какое!" - характерное для его стиля сочетание.
Противоположный канцелярскому приподнятый стиль эсеровских статей и прокламаций подвергается у Ленина систематическому высмеиванию. В статье "Революционный авантюризм" ("Искра" 1902, N 23 и "Собр. соч." IV, 121) он иронизирует над искусством с.-р. прикрывать теоретическую беспринципность "потоками слов" и в пример приводит фразу: рабочий народ "мощной волной разобьет железные ворота".
Борьба с "революционной фразой" проходит через все статьи и речи Ленина - это одна из постоянных тем его иронии или насмешки, а иногда и серьезного обсуждения. Особенно много внимания он уделяет этому в период 1917-1923 гг. - в связи с развитием политической литературы, появлением плакатов, лозунгов и т. д. В 1917 году в "Правде" (N 69) появилась его статья с характерным заглавием - "О вреде фраз" (Собр. соч. XIV, 222-4). Здесь Ленин смеется над стилем "Дела Народа": "Грозный тон, эффектные революционные восклицания.., "мы знаем довольно"... "вера в победность нашей Революции" (обязательно с большой буквы), "от того или иного шага... русской революционной демократии... зависит судьба... всего так счастливо, так победно поднявшегося Восстания (обязательно с большой буквы) трудящихся..." Конечно, если слова Революция и Восстание писать с большой буквы, то это "ужасно" страшно выходит, совсем как у якобинцев. И дешево, и сердито..... Господа герои фраз! Господа рыцари революционного краснобайства!" и т. д. В период борьбы с думскими кадетами (1906 г.) Ленин высмеивает их "обращения к народу" и восклицает: "А не смешно ли, наоборот, писать" "обращения к народу" тем деревянным языком заскорузлого российского стряпчего, которым пишут кадеты и (к стыду их будь сказано) трудовики?" ("Эхо" 1906, N 12 и "Собр. соч.", VII, ч. I, 348).
2.
О борьбе с "фразерством" и "пустословием" Ленин не устает говорить до конца, часто обращаясь уже не к врагам, а к единомышленникам, к товарищам по партии. В брошюре 1919 г. "Великий почин" он пишет: "Карл Маркс в "Капитале" издевается над пошлостью и велеречивостью буржуазно-демократической великой партии вольностей и прав человека, над всем этим фразерством о свободе, равенстве, братстве вообще, которое ослепляет мещан и филистеров всех стран, вплоть до нынешних подлых героев подлого бернского Интернационала. Маркс противопоставляет этим пышным декларациям прав простую, скромную, деловую, будничную постановку вопроса пролетариатом.... "Формулы" настоящего коммунизма отличаются от пышного, ухищренного, торжественного фразерства Каутского, меньшевиков и эс-эров с их малыми "братцами" из Берна именно тем, что они сводят все к условиям труда. Поменьше болтовни о "трудовой демократии", о "свободе, равенстве, братстве", о "народовластии" и тому подобном.... Поменьше пышных фраз, побольше простого, будничного дела, заботы о пуде хлеба и пуде угля..... Мы должны все признать, что следы буржуазно-интеллигентского, фразистого подхода к вопросам революции обнаруживаются на каждом шагу повсюду, в том числе и в наших рядах". (Собр. соч. XVI, 255-6).
Ленина беспокоит не только фразерство, оперирующее с пышными словами, но и превращение дорогих для него и насыщенных глубоким содержанием слов в ходячие термины-названия, превращение этих слов в бытовые знаки и связанное с этим опустошение, обеднение слова.
В той же брошюре ("Великий почин") он говорит о том, что "слово коммуна у нас стало употребляться слишком легко", и приветствует решение Ц. И. К. отменить декрет Совнаркома в том, что касается названия "потребительских коммун": "Пускай будет название попроще". Он советует изгнать слово "коммуна" из "ходячего употребления, запретить хватать это слово первому встречному". В речи на Всероссийском съезде транспортных рабочих 1921 г. он подвергает критике распространенный плакат "Царству рабочих и крестьян не будет конца": "Сейчас, проходя ваш зал, я встретил плакат с надписью: "Царству рабочих и крестьян не будет конца". И когда я прочитал этот странный плакат, который, правда, висел не на обычном месте, а стоял в углу - может быть, кто-нибудь догадался, что плакат неудачен, и отодвинул его, - когда я прочитал этот странный плакат, я подумал: "А ведь вот относительно каких азбучных и основных вещей существуют у нас недоразумения и неправильное понимание". В самом деле, ежели бы царству рабочих и крестьян не было конца, то это означало бы, что никогда не будет социализма, ибо социализм означает уничтожение классов; а пока остаются рабочие и крестьяне, до тех пор остаются разные классы, и, следовательно, не может быть полного социализма".
Внимание Ленина останавливается на каждом преувеличении, на всем, что имеет характер автоматического пользования словом и тем самым лишает его действительной значимости. В той же речи он говорит по поводу другого лозунга: "размышляя о том, как у нас 3 1/2 года спустя после октябрьского переворота существуют, хотя и отодвинутые немножечко, столь странные плакаты, я стал размышлять также и о том, что, пожалуй, и в отношении к самым распространенным и общеупотребительным у нас лозунгам есть еще чрезвычайно большие недоразумения. Все мы поем, что ведем сейчас наш последний и решительный бой - вот, например, один из самыхъ распространенных лозунгов, всячески нами повторяемый. Но я побаиваюсь, что ежели бы спросить большую часть коммунистов, против кого вы ведете сейчас - не последний, конечно, это немного лишнего сказано, но один из ваших последних и решительных боев, - то я боюсь, что немногие дадут правильный ответ на этот вопрос и обнаружат ясное понимание того, против чего или против кого мы ведем сейчас один из наших последних и решительных боев".*1 ("Основные задачи партии при Нэп'е". Изд-во "Красная новь". Москва, 1924, стр. 29-30). _______________ *1 О том же в речи на II Всероссийском Съезде Политпросветов 17 окт. 1921 г.: "Если мы в песне поем, что, "это есть наш последний и решительный бой", то, к сожалению, это есть маленькая неправда, - к сожалению, "это не есть наш последний и решительный бой". ("Социалистическая революция и задачи просвещения". Статьи и речи. Изд. "Красная Новь", М. 1923, стр. 54).
Приведенный мною материал (который можно было бы значительно увеличить) показывает, что Ленин относился к слову с редкой для политического деятеля осторожностью и чуткостью, реагируя не только на пышное фразерство, но и на каждое проявление фальши, на каждый словесный штамп, на каждый необдуманный выкрик. Революционная эмфаза вызывает с его стороны гневную отповедь, демагогический жест - резкую критику и насмешку. Даже в приветственных речах он, отступая от обычая, не столько приветствует и поощряет, сколько обличает и предупреждает от увлечения фразами и "болтовней". По поводу названия "Политпросвет" он говорит на съезде: "Вы взяли на себя название политического просвещения. Когда вы такое название брали, вас все предупреждали - не замахивайтесь очень в названии, а берите название попроще". (Сборник "Социалистическая революция и задачи просвещения", стр. 62). Так Ленин пользуется каждым случаем, чтобы обнажить фразерство, удержать от неосторожного обращения со словом, подчеркнуть чрезмерное увлечение лозунгами или ярлыками: "Если нам удастся привлечь новых работников для культурно-просветительной работы, тогда уже будет дело не только в новом названии и тогда можно будет примириться с "советской" слабостью наклеивать ярлычки на каждое новое дело и каждое новое учреждение". (Там же, стр. 36).
3.
Итак, основная стилевая тенденция Ленина - борьба с "фразами", с "краснобайством", с "большими словами". Одна из постоянных его задач, формулированная еще в 1903 г., - "разоблачать фразерство и мистификацию, где бы они ни проявлялись, в "программах" ли революционных авантюристов, в блестках ли их беллетристики, или в возвышенных предиках о правде-истине, об очистительном пламени, о кристальной чистоте и о многом прочем". ("Искра" 1903 г., N 48 и Собр. соч. IV, 245). Все, что носит на себе отпечаток "поэтичности" или философской возвышенности, возбуждает в Ленине гнев и насмешку. Он в этом смысле так же аскетичен и суров, как Толстой. Если поставить его стиль на фоне того пышного философского и публицистического стиля, который господствовал в русской интеллигенции начала XX века (Вл. Соловьев, Мережковский, Бердяев и т. д.), то разница станет особенно ясной. Ленин избегает всякой абстракции квалифицируя ее как "болтовню". Большие слова он тщательно охраняет от затаскивания, от превращения их в название: "диктатура есть большое слово. А больших слов нельзя бросать на ветер". ("Известия В. Ц. И. К." 1918 г., N 85 и Собр. соч. XV, 215).
В связи с этим естественно, что в речи Ленина нет больших слов, нет высокой лексики. Основной слой его речи - деловой, иногда намеренно сухой научный язык. Когда же ему нужно возражать или убеждать, т.-е. когда на первом плане оказывается не рассуждение, а речевой пафос, тогда он прибегает к особым приемам, соответствующим основной тенденции. Прежде всего - ввод разговорно-обиходных слов и выражений, в том числе так называемых "крепких слов". Сестра Ленина, А. И. Елизарова, рассказывает, как она разыскивала его реферат о Михайловском, читанный им в 1894 г. в Самаре и распространившийся потом без его подписи. "Помню, что когда я стала разыскивать среди московских знакомых интересующий меня реферат, я натолкнулась на то затруднение, что в Москве вращался не один, а несколько анонимных рефератов против Михайловского. - Который вам? спросила меня некая Юрковская. Затрудняясь определить точнее, я стала спрашивать ее мнение относительно прочитанных ею трех. Об одном она отозвалась, как о наиболее интересном, но "выражения уж очень недопустимые". - А например? - спросила я невинно. - Да например: Михайловский сел в калошу. - Вот, пожалуйста, этот мне достаньте, - заявила тогда я, прекратив дальнейшие расспросы, ибо решила для меня совершенно определенно, что это и есть тот, который я ищу. Потом я смеялась с братом по поводу признака, по которому определила его работу". ("Страничка воспоминаний" - "Пролетарская революция", N 2. Цитирую по журналу "На посту" 1923, N 4, стр. 19).
Эти "недопустимые выражения", действительно, один из резких стилевых признаков Ленинской речи.
Какова же их стилевая функция? Они, очевидно, нужны Ленину не как простая "ругань", а как особый лексический слой, который он вводит в свою деловую, книжную, лексику, создавая резкий контраст и отступая от норм письменной интеллигентской речи. Вводом этих разговорно-обиходных выражений и поговорок он переходит в область устной речи, устного спора. "Откуда сие, Аллах ведает", "Положение, можно сказать, хуже губернаторского", "Сапоги в смятку", "Это сплошной вздор" и т. д. - все эти выражения, попадая в лексический слой книжного языка, действуют как цитаты из языка разговорного и в связи с этим получают особый смысл и силу. всеми правдами и неправдами (особенно неправдами!) от ответа на вопросы", говорит Ленин, обращаясь к кадетам. ("Победа кадетов и задачи рабочей партии" - брошюра 1906 г. и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 91). С этим можно сопоставить другие случаи, как: "Да, да, недаром, совсем не даром лобзают теперь кадеты Плеханова. Цена этим лобзаниям очевидная. Do, ut des, как говорит латинская пословица". (Там же). Латинскими пословицами Ленин пользуется довольно часто, ценя в них, повидимому, сжатость и силу выражения. В данном случае следует отметить, что пословица сопровождается целым комментарием, который продолжает латинскую конструкцию с обращением на "ты". Приведу еще пример звукового каламбура: "Надо этот политический переворот переварить, сделать его доступным массам населения, добиться, чтобы этот политический переворот остался не только декларацией". (Речь "О новой экономической политике и задачах Политпросветов" на II Всероссийском Съезде Политпросветов 1921 г. - сборник "Социалистическая революция и задачи просвещения". Изд. "Красная Новь", стр. 59).
Основная тенденция Ленина - пользоваться в письменной и ораторской речи формами разговорно-обиходного языка - не ограничивается областью лексики, а захватывает и область синтаксиса, интонации. Обычная ораторская форма синтаксических повторений, образующих период, встречается у Ленина довольно часто, но, в соединении с обычной для него лексикой, периоды эти не имеют патетического, "высокого" характера, а реализуют лишь интонацию сильного категорического утверждения, действуя как периодические удары молотком: "При крепкой организованной партии отдельная стачка может превратиться в политическую демонстрацию, в политическую победу над правительством. При крепкой организованной партии восстание в отдельной местности может разрастись в победоносную революцию. Мы должны помнить... Мы должны взять....." (IV, 15.) "Говорят о чрезмерной высоте выкупных платежей, о благодетельной мере понижения и пересрочки их правительством. Мы скажем на это, что..... Мы выдвинем требование..... Говорят о малоземельи крестьян..... Мы скажем на это, что..... Мы выдвинем требование..... Мы выдвинем требование..... Мы потребуем..... Мы будем стараться....." (IV, 29).
Иногда функция этих повторений несколько иная - не столько стилистическая (интонационная), сколько конструктивная. Есть примеры, когда при их помощи речь Ленина слагается в своего рода "строфы", с полным синтаксическим параллелизмом, оставаясь в лексическом отношении обычной. Приведу такой пример без сокращений: "Вы видите они бедны они выступают только с маленьким листиком, изданным хуже рабочих и студенческих листков. Мы богаты. Опубликуем его печатно. Огласим новую пощечину царям - Обмановым. Эта пощечина тем интереснее, чем "солиднее" люди ее дающие. Вы видите: они слабы, у них так мало связей в народе, что их письмо ходит по рукам, точно в самом деле копия с частного письма. Мы - сильны, мы можем и должны пустить это письмо "в народ" и прежде всего в среду пролетариата, готового к борьбе и начавшего уже борьбу за свободу всего народа. Вы видите: они робки, они только еще начинают расширять свою профессионально-земскую агитацию. Мы смелее их, наши рабочие уже пережили "стадию" (навязанную им стадию) одной только профессионально-экономической агитации. Покажем же им пример борьбы". ("Письмо к земцам" - "Искра" 1902 г., N 18 и Собр. соч. IV, 107). Здесь особенно резко выступает установка на определенную конструкцию, напоминающую классические речи римских ораторов.
4.
Есть еще один интересный пример определенной стилистической и конструктивной установки. Это - статья "Главная задача наших дней", написанная в тяжелый момент после заключения Брестского мира. ("Известия ВЦИК" 1918, N 84 и Собр. соч. XV, стр. 164-168). Статья эта отличается от многих (если не от всех) других наличностью в ней большого ораторского пафоса - вплоть до "больших слов". Здесь Ленин не иронизирует и не нападает, как обычно, а защищается - и не от врагов, а от своих же ближайших товарищей. В связи с этим речь его достигает высокого ораторского напряжения - пример в этом смысле почти исключительный, но от этого не менее характерный, а наоборот - особенно показательный. Обычно рассеянные и как бы случайно появляющиеся ораторские приемы здесь сгущены и приведены в систему.
Статья бросается в глаза прежде всего стихотворным эпиграфом (кажется - единственный случай у Ленина) - и притом таким, который в устах Ленина звучит несколько неожиданно и возвращает к приведенным выше словам - "больно становится за родную русскую речь":
Ты и убогая, ты и обильная, Ты и могучая, ты и бессильная - Матушка-Русь!
Эпиграф этот не стоит только над текстом, как motto, но и отражается в самом тексте, превращаясь в лейт-мотив. В середине статьи читаем: "чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной". И в следующем абзаце: "У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, - чтобы создать действительно могучую и обильную Русь" (стр. 165) Конец: "Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и обильной". (стр. 168).
Синтаксический параллелизм пронизывает всю эту статью, образуя повторения не только в крупных участках речи, но и в мелких - в частях фраз, и создавая ритмико-интонационные членения и соответствия. Статья делится на абзацы, между которыми явственно обнаруживаются корреспонденции, динамизирующие речь.
В центре первого абзаца, построенного на развернутых повторениями слов и конструкций фразах, появляются слова: "неудивительно, что на самых крутых пунктах столь крутого поворота" и т. д. Отсюда - начало второго абзаца: "России пришлось особенно отчетливо наблюдать, особенно остро и мучительно переживать наиболее крутые из крутых изломов истории, поворачивающей от империализма к коммунистической революции". Все дальнейшее движение этого абзаца образуется повторениями и параллелизмом: "Мы в несколько дней разрушили..... Мы в несколько месяцев прошли..... Мы в несколько недель, свергнув буржуазию, победили..... Мы прошли победным триумфальным шествием..... Мы подняли к свободе..... Мы ввели и упрочили Советскую Республику..... Мы установили диктатуру пролетариата..... Мы пробудили веру в свои силы..... Мы бросили повсюду клич..... Мы бросили вызов империалистским хищникам всех стран". Следующий абзац подхватывает начальную конструкцию предидущего - "И в несколько дней нас бросил на землю империалистский хищник, напавший на безоружных". Слово "хищник", повторенное еще дальше, возвращает нас к первому абзацу - "от войны к миру; от войны между хищниками" и т. д. Таким образом, третий абзац играет роль коды по отношению к первым двум и вместе с ними образует первую ораторскую "строфу".
Четвертым абзацем начинается новая "строфа": "Мы принуждены были подписать "Тильзитский мир". Конец ее, процитированный выше ("Чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной"), переходит в начало следующего, пятого абзаца - "Она может стать таковой" - и в то же время, как я уже и указывал, повторяется в конце его: "чтобы создать действительно могучую и обильную Русь". Шестой абзац, открывающийся словами, которые восходят к концу четвертого и к началу пятого и в то же время подхватывают последние слова пятого абзаца, являются тоже своего рода кодой по отношению к двум предыдущим: IV - конец: "чтобы
Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной; V - начало: "Она может стать таковой"; конец: "чтобы создать действительно могучую и обильную Русь"; VI - начало: "Русь станет таковой, если" и т. д.
Этими двумя ораторскими строфами (I-II-III и IV-V-VI) путь речи пройден до середины, что и отмечено особой вехой - возвращением к эпиграфу. Движение приостанавливается: "таков путь к созданию мощи военной и социалистической". Как видим, перед нами - сложная ценная конструкция, обнаруживающая ораторскую технику Ленина. Седьмой абзац начинает собой новое движение: "Недостойно настоящего социалиста, если ему нанесено тяжелое поражение, ни хорохориться, ни впадать в отчаяние". Отметим здесь появление слова "хорохориться", взятого из разговорной лексики - обычный и характерный для Ленина прием снижения, здесь особенно резкий. Дальше являются новые повторения: "Неправда, будто у нас нет выхода..... Неправда, будто мы продали свои идеалы или своих друзей, подписав "Тильзитский" мир. Мы ничего и никого не продали, ни одной лжи не освятили и не прикрыли, ни одному другу и товарищу по несчастью не отказались помочь всем, что было в нашем распоряжении". Продолжение этого абзаца, построенное на сравнении с полководцем, "который уводит в глубь страны остатки разбитой или заболевшей паническим бегством армии", следует выделить в особый, восьмой, абзац - как отступление. Эти два абзаца образуют особую среднюю строфу, являясь как бы разбегом для нового движения.
Начальная фраза девятого абзаца - "Мы подписали "Тильзитский мир" - сцепляется как с предыдущим абзацем (подписав "Тильзитский мир"), так и с началом четвертого ("Мы принуждены были подписать "Тильзитский мир") - цепь становится еще более сложной. Десятый абзац, продолжая тему "Тильзитского мира", вводит новый параллелизм: "Тогда историческая обстановка не давала иного выхода..... Тогда, сто с лишним лет тому назад, историю творили..... Тогда история могла ползти..... Разрешением этого хода служит одиннадцатый абзац, замыкающий движение двух предыдущих: "Теперь капитализм поднял много и много выше..... Война подтолкнула историю, и она летит теперь..... Историю творят теперь..... Капитализм дорос теперь до социализма". Три следующие абзаца ясно объединяются в новую (пятую) строфу, после которой идет особая заключительная кода (пятнадцатый абзац), вся пронизанная повторениями: "А это как раз то, чего нам недостает. Это как раз то, чему нам надо учиться. Это как раз то, чего нехватает нашей великой революции, чтобы от победоносного начала притти, через ряд тяжелых испытаний, к победному концу. Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и сильной". Для наглядности приведу конструктивную схему этой статьи (буква a - эпиграф, римские цифры - абзацы):
Или в более простом виде (по строфам, которые обозначаю большими буквами):
a [(A+Ba)+C+(D+E)-Fa]
5.
Ясное деление на абзацы - одна из характерных черт речи Ленина, связанная с общим его стремлением к расчлененности и к последовательности. Отсюда - частое движение по пунктам ("Троякого рода обстоятельства" и т. д.). Средний размер его абзацев 15-20 строк. Это не те абзацы, которые характерны для речи импрессионистического или экспрессионистического стиля, где абзацы коротки и резко отделены друг от друга. Наоборот у Ленина они обычно связываются особыми выражениями - вроде "мало того" или "но вот беда". Никогда не отступая в сторону, Ленин начинает свои статьи обыкновенно прямо с основной темы или повода: "Россия заканчивает войну с Китаем", "Минуло сорок лет со времени освобождения крестьян", "Рабочие волнения в последнее время снова заставили повсюду усиленно говорить о себе", "Еще одни "временные правила!" и т. д. Надо еще отметить, что иногда заглавие статьи служит само началом и, таким образом, втягивается в текст. Статья "Почему я вышел из редакции "Искры" (отдельный листок 1903 г. и Собр. соч. IV, стр. 300) начинается словами, продолжающими заглавие: "Это - вовсе не личный вопрос". Статья "Не кверху нужно глядеть, а книзу" ("Вперед" 1906 г. N 7 и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 298) начинается словами: "Так говорит сегодня в газете левых кадетов, "Нашей Жизни", г. И. Жилкин". Статья "Кадетская Дума дала денег правительству погромщиков" ("Эхо" 1906 г., N 4, и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 324) начинается словами: "Это должно было случиться и это случилось". Статья "Пролетариат и его союзник в русской революции" ("Пролетарий", 1906 г. N 10 и Собр. соч. VIII, стр. 51) начинается словами: "Так озаглавил К. Каутский последнюю главу своей статьи..."
Это придает стилю характер сжатости и энергии, к которым всегда стремился Ленин. Не даром в статье "О характере наших газет" ("Правда" 1918 г., N 220 и Собр. соч. XV, стр. 418) он упрекает журналистов в политической трескотне "Почему бы, вместо 200-400 строк, не говорить в 20-10 строках о таких простых, общеизвестных, ясных, усвоенных уже в значительной степени массой явлениях, как..... Говорить об этом надо, каждый новый факт в этой области отмечать надо, но не статью писать, не рассуждения повторять, а в нескольких строках, "в телеграфном стиле" клеймить новые проявления старой, уже известной, уже оцененной политики..... Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни". Остается указать еще на некоторые особенности полемического стиля у Ленина. Очень часто в этих случаях Ленин пользуется не столько лексическими средствами, сколько интонационными. Обрушиваясь на противника, он строит целую систему гневно-иронических восклицаний, высмеивающих его слова, или превращает полемику в своеобразный диалог. Так выражается его полемический пафос. Издеваясь над политикой царского правительства по отношению к Китаю, он восклицает: "Бедное императорское правительство! Оно так христиански бескорыстно, а его так несправедливо обижают!" ("Китайская война" - "Искра" 1900 г., N 1 и Собр. соч. IV, стр. 18). И так постоянно: "Жалкие актеры! Они слишком хладнокровно подлы, чтобы "от нутра" разыграть пьесу"..... Или: "Превосходно, восхитительно, господа писатели из "Речи"!..... Пора бы бросить галантерейное наивничанье, господа!..... Нечего играть в прятки, господа! Это не умно и не достойно..... Продолжайте в том же духе, господа!..... Очень хорошо, господа!..... Полноте, господа!..... Великолепно, бесподобно, г. кадеты!" и т. д.
Классический пример полемического натиска, опять напоминающий образцы римских речей "contra", представляет собою один абзац в брошюре "Победа кадетов и задачи рабочей партии" (1906 г. Собр. соч. VII, ч. I, стр. 99): "Вы зовете себя партией народной свободы? Подите вы! Вы - партия мещанского обмана народной свободы, партия мещанских иллюзий насчет народной свободы, ибо вы хотите подчинить свободу монарху и верхней, помещичьей палате. Вы - партия народа, ибо вы боитесь победы народа, т. е. полной победы крестьянского восстания, полной свободы рабочей борьбы за рабочее дело. Вы - партия борьбы, ибо вы прячетесь за кисло-сладкие профессорские отговорки всякий раз, когда разгорается настоящая, прямая, непосредственная революционная борьба против самодержавия. Вы - партия слов, а не дела, обещаний, а не исполнений, конституционных иллюзий, а не серьезной борьбы за настоящую (не бумажную) конституцию".
Изучение стиля Ленина должно быть предметом особых штудий - в связи с историей русского ораторского и журнального стиля. Здесь я остановился лишь на самых резких его особенностях, доказывающих наличность определенных конструктивных приемов, наличность стилевых тенденций, стилевой системы. В общем стиль Ленина представляет собой своеобразное сочетание трех стилевых слоев: русской интеллигентско-книжной речи, восходящей к Чернышевскому, русской разговорно-обиходной и спорщицкой речи ("словечки") и латинского ораторского стиля (Цицерон). Последний элемент является, очевидно, следом классического образования (см. частые латинские пословицы), полученного Лениным и, быть-может бессознательно, использованного им для конструкций некоторых речей и статей. Внедрением второго элемента он нарушает традиции интеллигентской речи и снижает ее. Пафос "будничных" слов и выражений ("очень уж недопустимых") является отличительной чертой его стиля. Здесь он исторически соприкасается с тем разрушением традиционной "поэтичности", которое отличало Толстого и которое в резкой форме явилось заново у футуристов - в частности у Маяковского. Традиции "высокого" ораторского стиля смещены, несмотря на сохранение целого ряда традиционных классических приемов, получающих в таком сочетании новое функциональное значение.
Правительство опутало уже заранее сетью своих агентов не только настоящие, но и возможные, вероятные очаги антиправительственных элементов. Правительство неуклонно развивает деятельность своих слуг, травящих революционеров, изобретает новые приёмы, ставит новых провокаторов... Без усиления и развития революционной дисциплины, организации и конспирации невозможна борьба с правительством. А конспирация прежде всего требует специализации...
Нужны агитаторы легальные, умеющие говорить так, чтобы их НЕЛЬЗЯ БЫЛО привлечь к суду за это, умеющие говорить А, предоставляя другим сказать b и c. Нужны распространители литературы, листков. Нужны организаторы рабочих кружков и групп. Нужны корреспонденты со всех фабрик и заводов, доставляющие сведения о всех происшествиях. Нужны люди, следящие за шпионами и провокаторами. Нужны устроители конспиративных квартир. Нужны люди для передачи литературы, для поручений, сношений всякого рода. Нужны сборщики денег. Нужны агенты в среде интеллигенции и чиновничества. Нужны люди для сношений с городами России и других стран. Нужны люди для воспроизведения литературы. Нужны люди для хранения литературы и других вещей. И т.д.
Чем дробней, мельче будет то дело, которое возьмёт на себя отдельное лицо или отдельная группа - тем больше шансов, что удастся обдуманно поставить дело и гарантировать его от краха, обсудить конспиративные частности, тем надёжнее успех дела, тем труднее для полиции проследить революционера и его связь с организацией... Такая специализация - очень трудная вещь, она требует выдержки и самоотвержения от человека, требует сил на невидную работу, однообразную, подчиняющую жизнь революционера сухой и строгой регламентации.
Но только при этих условиях удавалось корифеям революционной практики в России приводить в исполнение самые грандиозные предприятия и мы глубоко уверены, что у ... окажется не меньше самоотвержения, чем у революционеров предыдущих поколений.
1897 год. с.Шушенское Енисейской губернии. (Ввиду конспирации без подписи).
ДИАЛЕКТИКА И ЭКЛЕКТИЦИЗМ. "ШКОЛА" И "АППАРАТ" (Начало)
К числу многочисленных ценнейших качеств тов. Бухарина принадлежит его теоретическая способность и интерес к тому, чтобы доискиваться теоретических корней во всяком вопросе. Это очень ценное качество, ибо нельзя вполне уяснить себе никакой ошибки, в том числе и политической, если не доискаться теоретических корней ошибки у того, кто ее делает, исходя из определенных, сознательно принимаемых им, положений.
Сообразно этому своему стремлению теоретически углубить вопрос, т. Бухарин, начиная с дискуссии 30 декабря, если не раньше, переводит спор именно в указанную область.
«Я считаю абсолютно необходимым, — говорил т. Бухарин 30 декабря, — в этом состоит теоретическая сущность того, что здесь называется «буферной фракцией» или ее идеологией, — и мне представляется совершенно бесспорным, что нельзя отбросить ни этот политический, ни этот хозяйственный момент...».
Теоретическая сущность той ошибки, которую здесь делает т. Бухарин, состоит в том, что он диалектическое соотношение между политикой и экономикой (которому учит нас марксизм) подменяет эклектицизмом. «И то, и другое», «с одной стороны, с другой стороны» — вот теоретическая позиция Бухарина. Это и есть эклектицизм. Диалектика требует всестороннего учета соотношений в их конкретном развитии, а не выдергивания кусочка одного, кусочка другого.) На примере политики и экономики я уже это показал.
На примере «буфера» это так же несомненно. Буфер полезен и нужен, если партийный поезд идет под уклон к крушению. Бесспорно. Бухарин поставил «буферную» задачу эклектически, беря кусочек у Зиновьева, кусочек у Троцкого. Бухарин должен был бы, как «буферист», самостоятельно определить, где, когда, в чем делает ошибку тот или другой, те или другие, ошибку теоретическую, или ошибку политической бестактности, или ошибку фракционности в выступлении, или ошибку преувеличения и т. п., и всей силой обрушиваться на каждую такую ошибку. Бухарин не понял этой своей задачи «буфера». Одно из наглядных доказательств тому:
Фракция коммунистов Петроградского бюро Цектрана (ЦК союза железнодорожников и водников) — организация, сочувствующая Троцкому и прямо заявляющая, что, по ее мнению, «в основном вопросе, о производственной роли профсоюзов, позиции тт. Троцкого и Бухарина представляют собой разновидности одной и той же точки зрения», — издала в Петрограде брошюркой содоклад т. Бухарина в Петрограде 3 января 1921 (Н. Бухарин: «О задачах профессиональных союзов». П., 1921). В этом содокладе читаем:
«Первоначально т. Троцкий формулировал так, что нужно сменить руководящий состав профсоюзов, нужно подобрать соответствующих товарищей и проч., а еще раньше он стоял даже на точке зрения «перетряхивания», от чего он отказался сейчас, и поэтому совершенно нелепо выставление «перетряхивания» в качестве аргумента против т. Троцкого» (стр. 5).
Я не буду останавливаться на многочисленных фактических неточностях этого изложения. (Словечко «перетряхивание» употреблено Троцким на V Всероссийской конференции профсоюзов 2—6 ноября. О «подборе руководящего персонала» Троцкий говорил в § 5 своих тезисов, внесенных им в Цека 8 ноября и изданных, между прочим, кем-то из сторонников Троцкого, в виде печатного листка. Вся брошюра Троцкого: «Роль и задачи профессиональных союзов», 25 декабря, насквозь проникнута тем же образом мыслей, тем же духом, что указано мной уже раньше. Где и в чем выразился «отказ», совершенно неизвестно.) Моя тема сейчас иная.
Если «буфер» эклектичен, он опускает одни ошибки, упоминает другие; молчит об ошибках 30 декабря 1920 в Москве перед тысячами работников РКП всей России; говорит об ошибках в Питере 3 января 1921. Если «буфер» диалектичен, он всей своей силой нападает на каждую ошибку, которую он усматривает у обеих сторон или у всех сторон. Вот этого-то Бухарин и не делает. Он брошюру Троцкого даже и не пытается разобрать с точки зрения политики перетряхивания. Он просто о ней молчит. Неудивительно, что такое выполнение буфером его роли вызывает у всех смех. Далее. В той же петроградской речи Бухарина на стр. 7-ой читаем: «Ошибка тов. Троцкого состоит в том, что он недостаточно защищает момент школы коммунизма». На дискуссии 30 декабря Бухарин рассуждает так:
«Т. Зиновьев говорил, что профсоюзы — школа коммунизма, а Троцкий говорил, что это — административно-технический аппарат управления производством. Я не вижу никаких логических оснований, которые бы доказывали, что верно не первое и не второе: верны оба эти положения и соединение этих обоих положений».
Та же мысль в 6-ом тезисе Бухарина и его «группы» или «фракции»: «... с одной стороны, они (профсоюзы) — школа коммунизма,., с другой стороны, они — и притом в возрастающей степени — составная часть хозяйственного аппарата и аппарата государственной власти вообще...» («Правда», 16 января).
Вот тут-то и заключается основная теоретическая ошибка тов. Бухарина, подмен диалектики марксизма эклектицизмом (особенно распространенным у авторов разных «модных» и реакционных философских систем).
Тов. Бухарин говорит о «логических» основаниях. Все его рассуждение показывает, что он — может быть, бессознательно — стоит здесь на точке зрения логики формальной или схоластической, а не логики диалектической или марксистской. Чтобы пояснить это, начну с простейшего примера, взятого самим тов. Бухариным. На дискуссии 30 декабря он говорил:
«Товарищи, на многих из вас споры, которые здесь происходят, производят впечатление, примерно, такого характера: приходят два человека и спрашивают друг у друга, что такое стакан, который стоит на кафедре. Один говорит: «это стеклянный цилиндр, и да будет предан анафеме всякий, кто говорит, что это не так». Второй говорит: «стакан, это — инструмент для питья, и да будет предан анафеме тот, кто говорит, что это не так»» (стр. 46).
Этим примером Бухарин хотел, как видит читатель, популярно объяснить мне вред односторонности. Я принимаю это пояснение с благодарностью и, чтобы доказать делом мою благодарность, я отвечаю популярным объяснением того, что такое эклектицизм в отличие от диалектики.
Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредствовании» со всем остальным миром. Стакан есть тяжелый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен ли он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное.
Далее. Если мне нужен стакан сейчас, как инструмент для питья, то мне совершенно не важно знать, вполне ли цилиндрическая его форма и действительно ли он сделан из стекла, но зато важно, чтобы в дне не было трещины, чтобы нельзя было поранить себе губы, употребляя этот стакан, и т. п. Если же мне нужен стакан не для питья, а для такого употребления, для которого годен всякий стеклянный цилиндр, тогда для меня годится и стакан с трещиной в дне или даже вовсе без дна и т. д.
Логика формальная, которой ограничиваются в школах (и должны ограничиваться — с поправками — для низших классов школы), берет формальные определения, руководясь тем, что наиболее обычно или что чаще всего бросается в глаза, и ограничивается этим. Если при этом берутся два или более различных определения и соединяются вместе совершенно случайно (и стеклянный цилиндр и инструмент для питья), то мы получаем эклектическое определение, указывающее на разные стороны предмета и только.
Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорит иногда Гегель), изменении. По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром. В-З-х, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов. (В скобках уместным, мне кажется, заметить для молодых членов партии, что нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма .)
Я, разумеется, не исчерпал понятия диалектической логики. Но пока довольно и этого. Можно перейти от стакана к профсоюзам и к платформе Троцкого.
Кстати, нельзя не пожелать, во-1-х, чтобы выходящее теперь в свет издание сочинений Плеханова вьщелило все статьи по философии в особый том или особые томы с подробнейшим указателем и проч. Ибо это должно войти в серию обязательных учебников коммунизма. Во-2-х, рабочему государству, по-моему, следует требовать от профессоров философии, чтобы они знали изложение марксистской философии Плехановым и умели передать учащимся это знание. Но это все уже есть отступление от «пропаганды» к «администрированию».
«С одной стороны, школа, с другой, аппарат», — говорит Бухарин и пишет в своих тезисах. У Троцкого ошибка в том, что он «недостаточно защищает момент школы»... у Зиновьева — недостаток насчет «момента» аппарата.
Почему это рассуждение Бухарина есть мертвый и бессодержательный эклектицизм? Потому что у Бухарина нет и тени попытки самостоятельно, с своей точки зрения, проанализировать как всю историю данного спора (марксизм, то есть диалектическая логика, требует этого безусловно), так и весь подход к вопросу, всю постановку — или, если хотите, все направление постановки — вопроса в данное время, при данных конкретных обстоятельствах. Пи тени попытки у Бухарина сделать это! Он подходит без малейшего конкретного изучения, с голыми абстракциями и берет кусочек у Зиновьева, кусочек у Троцкого. Это и есть эклектицизм.
Чтобы еще нагляднее пояснить это, возьму пример. Я ровно ничего не знаю о повстанцах и революционерах Южного Китая (кроме 2—3 статей Сунь Ят-сена и нескольких книг и газетных статей, которые я читал много лет тому назад). Раз там идут восстания, вероятно, есть и споры между китайцем № 1, который говорит, что восстание есть продукт обостреннейшей и захватившей всю нацию классовой борьбы, и китайцем № 2, который говорит, что восстание есть искусство. Тезисы, подобные тезисам Бухарина, я могу написать, ничего больше не зная: «с одной стороны... с другой стороны». Один недостаточно учел «момент» искусства, другой — «момент обострения» и т. д. Это будет мертвый и бессодержательный эклектицизм, ибо нет конкретного изучения данного спора, данного вопроса, данного подхода к нему и т. д.
Профсоюзы, с одной стороны, школа; с другой — аппарат; с третьей — организация трудящихся; с четвертой — организация почти только промышленных рабочих; с пятой — организация но производствам
Между прочим, у Троцкого и тут есть ошибка. Он думает, что производственный союз это значит союз, имеющий овладеть производством. Это неверно. Производственный союз значит организующий рабочих по производствам, что неизбежно при данном (и в России и во всем мире) уровне техники и культуры.
...и т. д. и т. д. Никакого обоснования, никакого самостоятельного анализа у Бухарина нет и тени, чтобы доказать, почему надо взять первые две «стороны» вопроса или предмета, а не третью, четвертую, пятую и т. д. Поэтому и тезисы бухаринской группы — сплошь эклектическая пустышка. Бухарин в корне неверно, эклектически, ставит весь вопрос о соотношении «школы» и «аппарата».
Чтобы поставить этот вопрос правильно, надо от пустых абстракций перейти к конкретному, т. е. данному, спору. Берите этот спор, как хотите, так ли, как он возник на V Всероссийской конференции профсоюзов, или так, как его поставил и направил сам Троцкий своей брошюрой-платформой 25 декабря, — вы увидите, что весь подход Троцкого, все направление у него неверно. Он не понял того, что надо и можно подойти к профсоюзам, как к школе, и тогда, когда ставишь тему о «советском тред-юнионизме», и тогда, когда говоришь о производственной пропаганде вообще, и тогда, когда так ставишь вопрос, как Троцкий, о «сращивании», об участии профсоюзов в управлении производством. И в этом последнем вопросе, так, как он поставлен во всей брошюре-платформе Троцкого, неправильность состоит в непонимании того, что профсоюзы являются школой административно-технического управления производством. Не «с одной стороны, школа, с другой — нечто иное», а со всех сторон, при данном споре, при данной постановке вопроса Троцким, профсоюзы суть школа, школа объединения, школа солидарности, школа защиты своих интересов, школа хозяйничанья, школа управления. Вместо того, чтобы понять и исправить эту коренную ошибку тов. Троцкого, тов. Бухарин дал смешную поправочку: «с одной стороны, с другой стороны».
Еще конкретнее приблизимся к вопросу. Поглядим, что такое теперешние профсоюзы, как «аппарат» управления производством. Мы видели: по неполным данным, около 900 рабочих, членов и делегатов профсоюза, управляют производством. Увеличьте это число, если хотите, хотя бы даже в десять, хотя бы даже в сто раз, допустим даже, для уступки вам и для разъяснения вашей коренной ошибки, такую невероятную быстроту «движения вперед» в ближайшее время, — все же таки мы получаем ничтожную долю непосредственно управляющих по сравнению с 6-миллионной общей массой членов профсоюзов. И отсюда еще яснее видно, что устремлять все внимание на «руководящий слой», как делает Троцкий, говорить о производственной роли профсоюзов и об управлении производством, не учитывая, что 98 /г% учатся (6 000 000 — 90 000 = = 5 910 000 = 9872% от суммы) и долго должны учиться, значит делать коренную ошибку. Не школа и управление, &школа управления.
Споря против Зиновьева 30 декабря и обвиняя его, совершенно голословно и неправильно, в отрицании «назначенства», т. е. права и обязанности Цека назначать, т. Троцкий нечаянно обмолвился крайне характерным противопоставлением:
«... Зиновьев, — сказал он, — слишком пропагандистски подходит к каждому практическому деловому вопросу, забывая, что тут не только материал для агитации, но и вопрос, который надо решить административно».
Я сейчас разъясню подробно, каков мог бы быть администраторский подход к данному вопросу. Но в том-то как раз и состоит коренная ошибка тов. Троцкого, что он к тем вопросам, которые им самим в его брошюре-платформе поставлены, подошел (вернее, подлетел), как администратор, тогда как к этим вопросам можно и должно было ему подойти исключительно как пропагандисту.
В самом деле. Что есть хорошего у Троцкого? Не в его тезисах, а в его речах — особенно, когда он забывает о своей неудачной полемике с «консервативным» якобы крылом профессионалистов — несомненно хорошим и полезным является производственная пропаганда. При деловой «хозяйственной» работе в профкомиссии, при выступлениях, ораторских и литераторских, как участник и работник Всероссийского бюро производственной пропаганды, тов. Троцкий несомненно принес бы (и несомненно принесет) немалую пользу делу. Ошибкой являются «тезисы-платформа». Красной нитью проходит через них подход администратора к «кризису» в профорганизации, к «двум тенденциям» в профсоюзах, к истолкованию программы РКП, к «советскому тред-юнионизму», к «производственному воспитанию», к «сращиванию». Я перебрал сейчас все главные темы «платформы» Троцкого, и именно к таким темам правильный подход в данное время, с тем материалом, который у Троцкого есть, может быть исключительно пропагандистский.
Государство, это — область принуждения. Сумасшествием было бы отрекаться от принуждения, особенно в эпоху диктатуры пролетариата. «Администрирование» и администраторский подход к делу здесь обязательны. Партия, это — непосредственно правящий авангард пролетариата, это — руководитель. Исключение из партии, а не принуждение — вот специфическое средство воздействия, средство очищения и закала авангарда. Профсоюзы — резервуар государственной власти, школа коммунизма, школа хозяйничанья. В этой области специфическое и главное есть не управление, а «связь» «между центральным» (и местным, конечно, тоже) «государственным управлением, народным хозяйством и широкими массами трудящихся» (как говорит наша программа партии, § 5 экономической части, посвященный профсоюзам).
Красной нитью через всю брошюру-платформу Троцкого проходит неправильность всей постановки этого вопроса, непонимание такого соотношения.
Представьте себе, что это самое пресловутое «сращивание» в связи с остальными темами своей платформы Троцкий разработал бы, с другой стороны подходя ко всему вопросу. Представьте себе, что его брошюра посвящена была бы всецело задаче обследовать детально, скажем, 90 из 900 случаев «сращивания», случаев совмещения должностей в ВСНХ по управлению промышленностью и должностей по выборам от профсоюзов, совмещения членами профсоюзов и постоянных работников профдвижения. Представьте себе, что эти 90 случаев анализированы были бы наряду с данными
выборочного статистического обследования, наряду с докладами и отчетами ревизоров и инструкторов Рабкрина и соответствующих наркоматов, т. е. анализированы по данным администрирующих учреждений, анализированы с точки зрения итогов и результатов работы, успехов производства и т. п. Такой подход к делу был бы правильным администраторским подходом, и он вполне оправдывал бы линию «перетряхивания», т. е. устремление внимания на того, кого сместить, кого переместить, кого назначить, какие требования «руководящему слою» сейчас же предъявить. Если Бухарин сказал в своей изданной цектранистами питерской речи 3 января, что Троцкий раньше стоял на точке зрения «перетряхивания», а сейчас от нее отказался, то Бухарин и здесь впадает в смехотворную практически, совершенно недопустимую для марксиста теоретически, эклектику. Бухарин берет вопрос абстрактно, не умея (или не желая) подойти конкретно. Пока мы, Цека партии и вся партия, будем администрировать, т. е. управлять государством, мы никогда не откажемся и не можем отказаться от «перетряхивания», т. е. смещения, перемещения, назначения, увольнения и пр. Но в брошюре-платформе Троцкого совсем не тот материал взят, совсем не «практический деловой вопрос» поставлен. Не о «практическом деловом вопросе» спорили Зиновьев и Троцкий, спорим мы с Бухариным, спорит вся партия, а о вопросе о «тенденциях в области профдвижения» (тезис 4, конец, у Троцкого).
Это вопрос, по сути своей, политический. Исправление ошибки Троцкого эклектическими поправочками и дополнениями, как хочет Бухарин, полный самых гуманных, разумеется, чувств и намерений, по самой сути дела — данного, конкретного «дела» — невозможно.
Здесь решение может быть одно и только одно.
Правильно решить политический вопрос о «тенденциях в области профдвижения», о соотношении классов, о соотношении политики и экономики, о специфических ролях государства, партии, профсоюзов, — «школы» и аппарата и т. п. Это раз.
Второе: на основе правильного политического решения провести — вернее: проводить — длительную, систематическую, настойчивую, терпеливую, разностороннюю, повторную производственную пропаганду, проводить ее в государственном масштабе, от имени и под руководством государственного учреждения.
Третье: «практические деловые вопросы» не смешивать с теми спорами о тенденциях, которые (споры) составляют законное достояние «общепартийного говорения» и широких дискуссий, а ставить их по-деловому, в деловых комиссиях, с допросом свидетелей, с изучением докладов, отчетов, статистики, и на основании всего этого — только на основании всего этого, только в таких условиях — только по решению соответствующего советского или партийного органа или обоих таких органов «перетряхивать».
А у Троцкого и Бухарина вышла мешанина из политических ошибок в подходе, разрыва передаточной связи, приводных ремней в середине, подлета или налета на «администрирование» впустую, на холостом ходе. «Теоретический» источник ошибки, — раз Бухарин поставил своим «стаканом» вопрос о теоретическом источнике, — ясен. Теоретическая — в данном случае гносеологическая — ошибка Бухарина состоит в подмене диалектики эклектикой. Эклектически ставя вопрос, Бухарин запутался совершенно и договорился до синдикализма. У Троцкого ошибка: односторонность, увлечение, преувеличение, упрямство. У Троцкого платформа состоит из того, что стакан есть инструмент для питья, тогда как у данного стакана дна не оказалось.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мне остается еще только коснуться вкратце некоторых пунктов, умолчание о которых могло бы подать повод к недоразумениям.
В тезисе 6-ом своей «платформы» т. Троцкий воспроизвел § 5-ый экономической части программы РКП, говорящий о профсоюзах. Через две странички, в тезисе 8-ом, т. Троцкий заявил:
«... Утратив старую основу своего существования, классовую экономическую борьбу, союзы»... — (это неверно, это торопливое преувеличение: союзы утратили такую основу, как классовую экономическую борьбу, но далеко не утратили и долгие годы еще, к сожалению, но смогут утратить такую основу, как неклассовую «экономическую борьбу» в смысле борьбы с бюрократическими извращениями советского аппарата, в смысле охраны материальных и духовных интересов массы трудящихся путями и средствами, недоступными для этого аппарата, и т. п.)... — «союзы, в силу ряда условий, не успели собрать в своих рядах необходимые силы и выработать необходимые методы для того, чтобы оказаться способными разрешить новую задачу, поставленную перед ними пролетарской революцией и формулированную нашей программой: организовать производство» (курсив Троцкого, стр. 9, тезис 8-ой).
Это опять-таки торопливое преувеличение, которое содержит в себе зародыш большой неверности. Программа не дает такой формулировки и не ставит союзам такой задачи, как «организовать производство». Проследим шаг за шагом за каждой мыслью, за каждым положением нашей партийной программы в том самом порядке, в котором эти положения стоят в тексте программы:
(1) «Организационный» (не всякий) «аппарат обобществленной промышленности должен опираться в первую голову» (а не исключительно) «на профессиональные союзы». (2) «Они должны все больше освобождаться от цеховой узости» (как освобождаться? под руководством партии и в ходе воспитательного и всякого иного воздействия пролетариата на непролетарскую трудящуюся массу) «и превращаться в крупные производственные объединения, охватывающие большинство, а постепенно и всех поголовно трудящихся данной отрасли производства...»
Это — первая часть того отдела, который посвящен в партпрограмме профсоюзам. Как видите, эта часть ставит сразу очень «строгие» и очень длительной работы требующие «условия» для дальнейшего. А дальше идет вот что:
«... Будучи уже, согласно законам Советской республики и установившейся практике, участниками...» (слово, как видите, очень осторожное: только участниками) «... всех местных и центральных органов управления промышленностью, профессиональные союзы должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, как единым хозяйственным целым...» (заметьте: должны прийти к фактическому сосредоточению управления не отраслями промышленности и не промышленностью, а всем народным хозяйством и притом как единым хозяйственным целым: это условие, как экономическое условие, действительно выполненным можно считать не раньше, чем тогда, когда за мелкими производителями и в промышленности и в земледелии осталась меньшая, чем половина, доля в населении и в народном хозяйстве) ...«Обеспечивая таким образом»... (именно «таким образом», который реализует постепенно все указанные раньше условия)... «неразрывную связь между центральным государственным управлением, народным хозяйством и широкими массами трудящихся, профессиональные союзы должны в самых широких размерах вовлекать последние»... (т. е. массы, т. е. большинство населения)... «в непосредственную работу по ведению хозяйства. Участие профессиональных союзов в ведении хозяйства и привлечение ими к этому широких масс является, вместе с тем, и главным средством борьбы с бюрократизацией экономического аппарата Советской власти и дает возможность поставить действительно народный контроль над результатами производства».
Итак, в последней фразе опять очень осторожное слово: «участие в ведении хозяйства»; опять указание на привлечение широких масс, как главное (но не единственное) средство борьбы с бюрократизмом; и в заключение сугубо осторожное указание: «дает возможность» поставить «народный», т. е. рабоче-крестьянский, отнюдь не только пролетарский, «контроль».
ДИАЛЕКТИКА И ЭКЛЕКТИЦИЗМ. «ШКОЛА» И «АППАРАТ» (Окончание)
Резюмировать все это таким образом, что наша партпрограмма «формулировала» задачу профсоюзов
«организовать производство», явно неправильно. И если на этой неправильности настаивать, заносить ее в тезисы-платформы, то ничего иного, кроме антикоммунистического, синдикалистского уклона, отсюда получить нельзя.
Кстати. Тов. Троцкий пишет в своих тезисах, что «мы за последний период не приблизились к поставленной в программе цели, а удалились от нее» (стр. 7, тезис 6-ой). Это голословно и, я думаю, неверно. Нельзя доказывать это, как делал Троцкий в дискуссиях, ссылкой на признание такого факта «самими» профсоюзами. Для партии это не окончательная инстанция. И вообще доказать это можно только серьезнейшим объективным изучением большого количества фактов. Это во-первых. А, во-вторых, если бы даже это было доказано, то оставался бы еще открытым вопрос: отчего удалились? Оттого, что «многие профессионалисты» «отбиваются от новых задач и методов», как думает Троцкий, или оттого, что «мы» «не успели собрать в своих рядах необходимые силы и выработать необходимые методы для того, чтобы» пресечь и исправить некоторые ненужные и вредные крайности бюрократизма.
В связи с этим уместно будет коснуться того упрека, который сделал нам т. Бухарин 30 декабря (а Троцкий повторил вчера, 24 января, на дискуссии нашей в коммунистической фракции II съезда горнорабочих), именно упрека в «отречении от той линии, которую намечал IX партийный съезд» (стр. 46 отчета о дискуссии 30 декабря). Дескать, Ленин на IX съезде защищал милитаризацию труда и издевался над ссылками на демократию, а теперь «отрекся» от этого. В заключительном слове 30 декабря т. Троцкий снабдил этот упрек особым, так сказать, перцем: «Ленин учитывает тот факт, что в профсоюзах происходит... группировка оппозиционно настроенных товарищей» (стр. 65); Ленин подходит «под углом зрения дипломатическим» (стр. 69); «лавирование внутри партийных группировок» (стр. 70) и т. п. Такое изложение дела тов. Троцким, конечно, очень лестно для т. Троцкого и хуже, чем не лестно, для меня. Но взглянем на факты.
На той же дискуссии 30 декабря Троцкий и Крестинский устанавливают факт, что «т. Преображенский в июле еще (1920) внес в ЦК вопрос о том, что мы должны перейти на новые рельсы в отношении внутренней жизни наших рабочих организаций» (стр. 25). В августе т. Зиновьев пишет проект письма, и ЦК утверждает письмо ЦК о борьбе с бюрократизмом и расширении демократизма. В сентябре вопрос ставится на партийной конференции, и решение ее утверждает ЦК. В декабре вопрос о борьбе с бюрократизмом поставлен на VIII съезд Советов. Значит, весь ЦК, вся партия и вся рабоче-крестьянская республика признали необходимость поставить на очередь дня вопрос о бюрократизме и борьбе с ним. Вытекает ли отсюда «отречение» от IX съезда РКП? Нет. Никакого отречения тут нет. Неоспоримы решения насчет милитаризации труда и т. д., и нет мне ни малейшей надобности брать назад мои насмешки над ссылками на демократизм со стороны тех, кто эти решения оспаривал. Вытекает отсюда только то, что в рабочих организациях мы будем расширять демократизм, отнюдь не делая из него фетиша; — что делу борьбы с бюрократизмом мы будем уделять сугубое внимание; — что мы будем особенно тщательно исправлять всякие ненужные и вредные крайности бюрократизма, кто бы на них ни указывал.
Еще одно последнее замечание по небольшому вопросу об ударности и уравнительности. На дискуссии 30 декабря я сказал, что формулировка тезиса 41-го у т. Троцкого по этому пункту теоретически неверна, ибо у него вышло, что в потреблении уравнительность, а в производстве ударность. Ударность есть предпочтение, отвечал я, а предпочтение без потребления ничто. Тов. Троцкий упрекает меня за это и за «величайшую забывчивость» и за «терроризирование» (стр. 67 и 68) — удивляюсь еще, что нет упрека в лавировании, дипломатии и т. п. Он, Троцкий, делал «уступки» в пользу моей уравнительной линии, а я же на Троцкого нападаю.
На самом деле перед читателем, который интересуется делами партии, есть точные партийные документы:
ноябрьская резолюция пленума ЦК, п. 4 и тезисы-платформа Троцкого, тезис 41-ый. Как бы я ни был «забывчив», как бы ни была хороша память тов. Троцкого, остается факт, что тезис 41-ый содержит в себе теоретическую неверность, которой нет в резолюции ЦК 9 ноября. Эта резолюция гласит: «Признавая необходимость сохранить принцип ударности в проведении хозяйственного плана, ЦК, в полной солидарности с решением последней (т. е. сентябрьской) Всероссийской конференции, находит необходимым постепенный, но неуклонный переход к уравнительности в положении различных групп рабочих и соответствующих профсоюзов, все время усиливая общесоюзную организацию». Ясно, что это направлено против Цектрана, и точного смысла этой резолюции перетолковать никак нельзя. Ударность не отменяется. Предпочтение ударному (в проведении хозяйственного плана) предприятию, профсоюзу, тресту, ведомству остается, но вместе с тем «уравнительная линия», которую отстаивал не «тов. Ленин», а утвердила партконференция и ЦК, т. е. вся партия, — требует ясно: переходи к уравнительности, постепенно, но неуклонно. Что Цектран этой ноябрьской резолюции ЦК не исполнил, видно из декабрьского (Троцким и Бухариным проведенного) решения Цека, где читаем еще раз напоминание о «началах нормального демократизма». Теоретическая неверность в тезисе 41-ом та, что там говорится: в области потребления — уравнительность, в области производства — ударность. Это абсурд экономический, ибо это разрыв потребления с производством. Ни о чем подобном я не говорил и говорить не мог. Не нужен завод — закрыть его. Закрыть все, не абсолютно нужные, заводы. Из абсолютно нужных — предпочтение ударному. Скажем, предпочтение транспорту. Бесспорно. Но чтобы это предпочтение не было чрезмерным, и ввиду того, что у Цектрана оно было чрезмерным, директива партии (а не Ленина): переходи постепенно, но неуклонно, к уравнительности. Если Троцкий после ноябрьского пленума, давшего точное решение и теоретически правильное, выступает с фракционной брошюрой о «двух
тенденциях» и в тезисе 41-ом предлагает свою формулировку, которая экономически неверна, то пусть пеняет на себя.
Сегодня, 25 января, ровно месяц прошел со дня фракционного выступления тов. Троцкого. Что партия была отвлечена этим нецелесообразным по форме и неправильным по существу выступлением от деловой, практической, хозяйственной, производственной работы, отвлечена ради исправления политических и теоретических ошибок, это видно уже теперь с очень большой ясностью. Но старая пословица недаром говорит: «нет худа без добра».
Про внутренние разногласия в Цека говорили, по слухам, чудовищные вещи. Около оппозиции ютились (и ютятся, несомненно) меньшевики и эсеры, которые раздувают слухи, придают неслыханно злобные формулировки, сочиняют небылицы с целью всячески опорочить, придать грязное истолкование, обострить конфликты, испортить работу партии. Это — политический прием буржуазии, в том числе мелкобуржуазных демократов, меньшевиков и эсеров, которые кипят бешеной злобой на большевиков и не могут не кипеть по причинам слишком понятным. Всякий сознательный член партии знаком с этим политическим приемом буржуазии и знает ему цену.
Разногласия внутри Цека заставили обратиться к партии. Дискуссия показала наглядно сущность и меру этих разногласий. Слухам и клевете положен конец. Партия учится и закаляется в борьбе с новой (в том смысле, что после Октябрьского переворота мы о ней забыли) болезнью, фракционностью. По сути дела, это — старая болезнь, рецидивы которой, вероятно, неизбежны в течение нескольких лет, но излечение от которой может и должно теперь идти быстрее и легче.
Партия учится не преувеличивать разногласий. Здесь уместно повторить правильные замечания тов. Троцкого по адресу тов. Томского: «В самой острой полемике с т. Томским я всегда говорил, что мне абсолютно ясно,
что руководителями нашими в профсоюзах могут быть только люди с опытом, с авторитетом, которые есть у т. Томского. Это я говорил во фракции V конференции профсоюзов, это говорил на днях и в театре Зимина. Идейная борьба в партии не значит взаимное отметание, а значит взаимное воздействие121» (стр. 34 отчета о дискуссии 30 декабря). Само собою разумеется, что партия применит это правильное рассуждение и к тов. Троцкому.
Синдикалистский уклон обнаружился во время дискуссии особенно у тов. Шляпникова и его группы, так называемой «рабочей оппозиции». Так как это очевидный уклон в сторону от партии, в сторону от коммунизма, то с этим уклоном придется особо посчитаться, о нем придется особо беседовать, на пропаганду и разъяснения ошибочности этих взглядов и опасности такой ошибки придется обратить особое внимание. Тов. Бухарин, договорившийся до синдикалистской фразы «обязательные кандидатуры» (профсоюзов в органы управления), защищается сегодня в «Правде» очень неудачно, явно неправильно. Он, видите ли, в других пунктах говорит о роли партии! Еще бы! Иначе это был бы уход из партии. Иначе это не было бы только ошибкой, требующей исправления и допускающей легкое исправление. Если говорить об «обязательных кандидатурах» и тут же не прибавлять, что они обязательны не для партии, то это есть синдикалистский уклон, это непримиримо с коммунизмом, непримиримо с партийной программой РКП. Если добавлять: «обязательные не для партии», то получится обман беспартийных рабочих призраком какого-то увеличения их прав, тогда как на деле ни малейшего изменения против того, что есть теперь, не будет. Чем дальше будет т. Бухарин защищать явно неверное теоретически и обманное политически свое уклонение от коммунизма, тем печальнее будут плоды упрямства. Но защитить незащитимое не удастся. Партия не против всякого расширения прав беспартийных рабочих, но небольшого размышления достаточно, чтобы понять, каким путем при этом можно, каким нельзя идти.
На дискуссии коммунистической фракции II Всероссийского съезда горнорабочих платформа Шляпникова, несмотря на то что ее защищал особо авторитетный в этом союзе тов. Киселев, потерпела поражение: за нашу платформу было 137 голосов, за шляпниковскую — 62, за Троцкого — 8. Синдикалистский уклон должен быть излечен и будет излечен.
За один месяц и Питер, и Москва, и ряд провинциальных городов уже показали, что партия откликнулась на дискуссию и подавляющим большинством отвергла ошибочную линию т. Троцкого. Если на «верхах» и в «периферии», в комитетах, в учреждениях, несомненно, были колебания, то масса рядовых членов партии, рабочая партийная масса в большинстве именно подавляющем высказывалась против этой ошибочной линии.
Тов. Каменев сообщил мне, что на дискуссии в Замоскворецком районе города Москвы, 23 января, тов. Троцкий заявил, что свою платформу снимает и объединяется на новой платформе с группой Бухарина. К сожалению, я ни 23 января, ни 24 января не слышал об этом ни единого словечка от тов. Троцкого, выступавшего против меня на коммунистической фракции съезда горнорабочих. Изменились ли опять намерения и платформы тов. Троцкого или дело объясняется как-нибудь иначе, я не знаю. Но во всяком случае заявление тов. Троцкого 23 января показывает, что партия, не успев даже мобилизовать все свои силы, успев выразить взгляды только Питера, Москвы и меньшинства провинциальных центров, все же выправила сразу, твердо, решительно, быстро, непреклонно ошибку тов. Троцкого.
Враги партии торжествовали напрасно. Они не смогли и не смогут использовать неизбежных иногда разногласий внутри партии во вред ей и во вред диктатуре пролетариата в России.
25 января 1921 г.
Напечатана 25 и 26 января 1921 г. отдельной брошюрой в издании отдела печати Московского Совета Р., К. и К. Д. подпись:Н. Ленин
Печатается по тексту брошюры, сверенному с рукописью
Даже некоторые из стана врагов его честно признают: в лице Ленина мир потерял человека, "который среди всех современных ему великих людей наиболее ярко воплощал в себе гениальность". Немецкая буржуазная газета "Prager Tageblatt", напечатав о Ленине статью, полную почтительного удивления пред его колоссальной фигурой, закончила эту статью словами:
"Велик, недоступен и страшен кажется Ленин даже в смерти".
По тону статьи ясно, что вызвало ее не физиологическое удовольствие, цинично выраженное афоризмом: "Труп врага всегда хорошо пахнет", не та радость, которую ощущают люди, когда большой беспокойный человек уходит от них, - нет, в этой статье громко звучит человеческая гордость человеком.
Пресса русской эмиграции не нашла в себе ни сил, ни такта отнестись к смерти Ленина с тем уважением, какое обнаружили буржуазные газеты в оценке личности одного из крупнейших представителей русской воли к жизни и бесстрашия русского разума.
Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, - он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру.
Писать его портрет - трудно. Ленин, внешне, весь в словах, как рыба в чешуе. Был он прост и прям, как все, что говорилось им.
Героизм его почти совершенно лишен внешнего блеска, его героизм - это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, искренне верующего в возможность на земле справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжелой работы для счастья людей.
Как-то вечером, в Москве, на квартире Е.П.Пешковой, Ленин, слушая сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейн, сказал:
- Ничего не знаю лучше "Apassionata", готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, детской, думаю: вот какие чудеса могут делать люди, - И, прищурясь, усмехаясь, он прибавил невесело: - Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя - руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-м, - должность адски трудная.
Должность честных вождей народа - нечеловечески трудна. Невозможен вождь, который - в той или иной степени - не был бы тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уот Тайлоре, Фоме Мюнцере, Гарибальди. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее. К тому же надо принять во внимание, что с развитием "цивилизации" ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу.
Но скажите голосом совести: насколько уместно и не слишком ли отвратительно лицемерие тех "моралистов", которые говорят о кровожадности русской революции, после того как они, в течение четырех лет позорной общеевропейской бойни, не только не жалели миллионы истребляемых людей, но всячески разжигали "до полной победы" эту мерзкую войну? Ныне культурные нации оказались разбиты, истощены, дичают, а победила общечеловеческая глупость: тугие петли ее и по сей день душат людей.
Человек изумительно сильной воли, Ленин был во всем остальном типичным русским интеллигентом. Он в высшей степени обладал качествами, свойственными лучшей русской интеллигенции, - самоограничением, часто восходящим до самоистязания, самоуродования, до рахметовских гвоздей, отрицания искусства, до логики одного из героев Л.Андреева: "Люди живут плохо - значит, я тоже должен плохо жить".
В тяжелом, голодном 19-м году Ленин стыдился есть продукты, которые присылали ему товарищи, солдаты и крестьяне из провинции. Когда в его неуютную квартиру приносили посылки, он морщился, конфузился и спешил раздать муку, сахар, масло больным или ослабевшим от недоедания товарищам.
Приглашая меня обедать к себе, он сказал:
- Копченой рыбой угощу - прислали из Астрахани.
И, нахмурив сократовский лоб, скосив в сторону всевидящие глаза, добавил:
- Присылают, точно барину. Как от этого отвадишь? Отказаться, не принять - обидишь. А кругом все голодают. Ерунда.
Неприхотливый, чуждый привычки к вину, табаку, занятый с утра до вечера сложной, тяжелой работой, он совершенно не умел заботиться о себе, но зорко следил за жизнью товарищей. Его внимание к ним возвышалось до степени нежности, свойственной только женщине, и каждую свободную минуту он отдавал другим, не оставляя себе на отдых ничего.
Сидит за столом у себя в кабинете, быстро пишет и говорит, не отрывая пера от бумаги:
- Здравствуйте, как здоровье? Я сейчас кончу... Тут один товарищ, в провинции, скучает, видимо, устал. Надо поддержать. Настроение - немалая вещь.
На столе лежит том "Войны и мира".
- Да, Толстой. Захотелось прочитать сцену охоты, да вот, вспомнил, что надо написать товарищу. А читать - совершенно нет времени. Только сегодня ночью прочитал вашу книжку о Толстом.
Улыбаясь, прижмурив глаза, он с наслаждением вытянулся в кресле и, понизив голос, быстро продолжал:
- Какая глыба, а? Какой матерый человечище... Вот это, батенька, художник... И - знаете, что еще изумительно в нем? Его мужицкий голос, мужицкая мысль, настоящий мужик в нем. До этого графа подлинного мужика в литературе не было.
Потом, глядя на меня азиатскими глазками, спросил:
- Кого в Европе можно поставить рядом с ним?
Сам себе ответил:
- Некого.
И, потирая руки, засмеялся, довольный, жмурясь, точно кот на солнце.
Я нередко подмечал в нем черту гордости Россией, русскими, русским искусством. Иногда эта черта казалась мне странно чуждой Ленину и даже наивной, но потом я научился слышать в ней стыдливый отзвук глубоко скрытой, радостной любви к своему народу. На Капри он, глядя, как осторожно рыбаки распутывают сети, изорванные и спутанные акулой, заметил:
- Наши работают бойчее.
А когда я выразил сомнение по этому поводу, он, не без досады, сказал:
- Гм-м, а не забываете вы Россию, живя на этой шишке?
В.А.Строев-Десницкий сообщил мне, что однажды он ехал с Лениным по Швеции, в вагоне, и рассматривал немецкую монографию о Дюрере. Немцы, соседи по купе, ею спросили, что это за книга. В дальнейшем оказалось, что они ничего не слышали о своем великом художнике. Это вызвало почти восторг у Ленина, и дважды, с гордостью, он сказал Десницкому:
- Они своих не знают, а мы знаем.
Не могу представить себе другого человека, который, стоя так высоко над людьми, умел бы сохранить себя от соблазна честолюбия и не утратил бы живого интереса к "простым" людям.
Был в нем некий магнетизм, который притягивал к нему сердца и симпатии людей труда. Он не говорил по-итальянски, но рыбаки Капри, видевшие и Шаляпина, и немало других крупных русских людей, каким-то чудесным чутьем сразу выделили Ленина на особое место. Обаятелен был его смех "задушевный" смех человека, который, прекрасно умея видеть неуклюжесть людской глупости и акробатические хитрости разума, умел наслаждаться и детской наивностью "простых сердцем".
Старый рыбак, Джиованни Спадаро, сказал о нем:
- Так смеяться может только честный человек.
Качаясь в лодке, на голубой и прозрачной, как небо, волне, Ленин учился удить рыбу "с пальца" - лесой без удилища. Рыбаки объяснили ему, что подсекать надо, когда палец почувствует дрожь лесы:
- Кози: дринь-дринь. Капиш?
Он тотчас подсек рыбу, повел ее и закричал с восторгом ребенка, с азартом охотника:
- Ага. Дринь-дринь.
Рыбаки оглушительно и тоже, как дети, радостно захохотали и прозвали рыбака:
- Синьор Дринь-Дринь.
Он уехал, а они всё спрашивали:
- Как живет синьор Дринь-Дринь? Царь не схватит его, нет?
В 1907 году, в Лондоне, несколько рабочих, впервые видевших Ленина, заговорили о его поведении на съезде Кто-то из них характерно сказал:
- Не знаю, может быть, здесь, в Европе, у рабочих есть и другой такой же умный человек - Бебель или еще кто. А вот чтобы был другой человек, которого я бы сразу полюбил, как этого, - не верится.
Другой рабочий добавил, улыбаясь:
- Этот - наш. Решительный.
Ему возразили:
- И Плеханов наш.
Я услышал меткий ответ:
- Плеханов - наш учитель, наш барин, а Ленин - товарищ наш.
Осенью 18-го года я спросил сормовского рабочего Дмитрия Павлова, какова, на его взгляд, самая резкая черта Ленина.
- Простота. Прост, как правда.
Сказал он это как хорошо продуманное, давно решенное.
Известно, что строже всех судят человека его служащие.
Но шофер Ленина, Гиль, много испытавший человек, говорил:
- Ленин - особенный. Таких - нет. Вот - везу его по Мясницкой, большое движение, едва еду, боюсь, изломают машину, даю гудки, очень волнуюсь. Он открыл дверь, добрался ко мне по подножке, рискуя, что его сшибут, уговаривает: "Пожалуйста, не волнуйтесь, Гиль, поезжайте, как все". Я старый шофер, я знаю, так никто не сделает.
Старый знакомый мой, тоже сормовский, человек мягкой души, жаловался на тяжесть работы в Чека. Я сказал ему:
- И мне кажется, что это не ваше дело, не по характеру вам.
Он грустно согласился:
- Совсем не по характеру. Однако вспомнишь, что ведь Ильичу тоже, наверное, частенько приходится держать душу за крылья, и - стыдно мне слабости своей.
Я знал и знаю немало рабочих, которым приходилось и приходится, крепко сжав зубы, "держать душу за крылья" - насиловать органический социальный идеализм свой ради торжества дела, которому они служат.
Приходилось ли самому Ленину "держать душу за крылья"? Он слишком мало обращал внимания на себя для того, чтобы говорить о себе с другими, он, как никто, умел молчать о тайных бурях в свой душе. Но однажды, в Горках, лаская каких-то детей, он сказал:
- Вот эти будут жить уже лучше нас; многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой.
И, глядя вдаль, на холмы, где крепко осела деревня, он добавил раздумчиво:
- А все-таки я не завидую им. Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все.
Детей он ласкал осторожно, какими-то особенно легкими и бережными прикосновениями.
Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренно любить. Уже только одна эта, в корне искажающая человека необходимость раздвоения души, неизбежность любви сквозь ненависть осуждает жизнь на разрушение.
В России, стране, где необходимость страдания проповедуется как универсальное средство "спасения души", я не встречал, не знаю человека, который с такою глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей.
В моих глазах эти чувства, эта ненависть к драмам и трагедиям жизни особенно высоко поднимают Владимира Ленина, железного человека страны, где во славу и освящение страдания написаны самые талантливые евангелия и где юношество начинает жить по книгам, набитым однообразными, в сущности, описаниями мелких, будничных драм. Русская литература - самая пессимистическая литература Европы; у нас все книги пишутся на одну и ту же тему о том, как мы страдаем в юности и зрелом возрасте от недостатка разума, от гнета самодержавия, от женщин, от любви к ближнему, от неудачного устройства вселенной, в старости от сознания ошибок жизни, недостатка зубов, несварения желудка и от необходимости умереть.
Каждый русский, посидев "за политику" месяц в тюрьме или прожив год в ссылке, считает священной обязанностью своей подарить России книгу воспоминаний о том, как он страдал. И никто, до сего дня, не догадался выдумать книгу о том, как он всю жизнь радовался, а между тем в стране, где живут по книгам, такое сочинение не только имело бы оглушительный успех, но тотчас же вызвало бы ряд подражаний. А так как русский человек привык выдумывать жизнь для себя, делать же ее плохо умеет, то весьма вероятно, что книга о счастливой жизни научила бы его, как нужно выдумывать такую жизнь.
Может быть, Ленин понимал драму бытия несколько упрощенно и считал ее легко устранимой, так же легко, как легко устранима вся внешняя грязь и неряшливость русской жизни.
Но все равно для меня исключительно велико в нем именно это его чувство непримиримой, неугасимой вражды к несчастиям людей, его яркая вера в то, что несчастие не есть неустранимая основа бытия, а - мерзость, которую люди должны и могут отмести прочь от себя.
Я бы назвал эту основную черту его характера воинствующим оптимизмом, и это была в нем не русская черта. Именно она особенно привлекала душу мою к этому человеку, - Человеку с большой буквы.
В 1907 году, в Лондоне, он памятно говорил мне:
- Может быть, мы, большевики, не будем поняты даже и массами, весьма вероятно, что нас передушат в самом начале нашего дела. Но это неважно. Буржуазный мир достиг состояния гнилостного брожения, он грозит отравить всё и всех, - вот что важно.
Через несколько лет, в Париже, кажется в начале Балканской войны, он напомнил:
- Видите, - я был прав. Началось разложение. Угроза отравиться трупным ядом теперь должна быть ясна для всех, кто умеет смотреть на события прямыми глазами.
Характерным жестом своим он сунул пальцы рук за жилет под мышками и, медленно шагая по тесной своей комнате, продолжал:
- Это - начало катастрофы. Мы еще увидим европейскую войну. Дикая резня будет. Неизбежно. Пролетариат? Думаю - пролетариат не найдет в себе сил предотвратить эту кровавую склоку. Он, конечно, пострадает больше всех, это, пока, его судьба. Но - преступники увязнут, потонут в крови, ими пролитой. Его враги - обессилеют. Это - тоже неизбежно.
Впервые в отрывках под заглавием "Горький о Ленине" напечатано в газете "Известия ВЦИК" (1924. No84. 11 апреля). Затем с небольшими сокращениями под заглавием "Владимир Ленин" - в журнале "Русский современник" (1924. No1 (май)). Первые отдельные издания: Максим Горький. Ленин: (Личные воспоминания). М., 1924; М.Горький. Владимир Ленин. Л., 1924. Сразу же очерк был переведен на иностранные языки и напечатан в Англии, Франции, США и Германии. Полностью первая редакция появилась под заглавием "В.И.Ленин" в книге: М.Горький. Воспоминания. Рассказы. Заметки. Берлин: Kniga, 1927, а также в 19-м томе Собрания сочинений Горького, вышедшем в том же издательстве. Без изменения первая редакция была перепечатана в 20-м томе Собрания сочинений Горького, выходившем в это же время в России в Государственном издательстве (ГИЗ).
В 1930 году в связи с подготовкой нового Собрания сочинений Горького к нему обратился с письмом заведующий ГИЗ А.Б.Халатов: "Вашей статьей о Ленине мы очень дорожим. Но мы просим Вас ее пересмотреть и проредактировать, учтя наши замечания. Вы знаете, как осторожно мы относимся к каждому слову о Ленине, и Вы не осудите нас за то. что мы вынуждены обратиться к Вам с этой настоятельной просьбой".
С учетом этих замечаний, а также в результате знакомства с уже изданными к 1930 году воспоминаниями о Ленине других лиц, Горький и приступил к работе над второй редакцией очерка, вышедшей в 1931 году отдельным изданием в Государственном издательстве художественной литературы (ГИХЛ). Этот текст впоследствии и стал каноническим.
Вторая редакция существенно шире первой. Образ вождя Октябрьской революции, насыщенный многими бытовыми подробностями, оказался человечнее и ближе пониманию простого читателя. В то же время исчезла угловатость, "графичность" первой редакции, написанной по недавним впечатлениям (Горький покинул Россию в 1921 году во многом из-за несогласия с политикой большевиков и лично Ленина).
Но вместе с тем во второй редакции нетрудно обнаружить стремление писателя приспособить образ вождя к духу нового времени. Так, очевидно в угоду Сталину, вставлены слова Ленина о Троцком: "А все-таки он не наш! С нами, а - не наш..." С другой стороны, снятым оказалось сравнение Ленина с Петром I, заострявшее исторический вопрос о русской революции в первой редакции. Появились в новой редакции и покаянные нотки, говорившие о том, что Горький либо пересмотрел свои взгляды 1917-1918 годов, отчетливо выраженные в цикле "Несвоевременные мысли", либо в начале 1930-х счел их действительно "несвоевременными". Оставив во второй редакции место, где он писал о несогласии с политикой Ленина в отношении научной и художественной интеллигенции, этой "горсти соли", брошенной "в пресное болото" русской жизни, Горький тем не менее посчитал нужным покаяться: "Так думал я 13 лет тому назад и так - ошибался. Эту страницу моих воспоминаний следовало бы вычеркнуть". Однако - не вычеркнул.
В настоящем издании напечатана полностью первая редакция очерка Горького о Ленине. Ее все же следует рассматривать не как текст, отражающий последнюю волю писателя, но как исторический документ.
Тонкова я принял, и еще до его приема и до Вашего письма мы решили в Цека назначить Каменева и Бухарина для проверки ареста буржуазных интеллигентов околокадетского типа и для освобождения кого можно. Ибо для нас ясно, что и тут ошибки были.
Ясно и то, что в общем мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна.
Когда я читаю Ваше откровенное мнение по этому поводу, я вспоминаю особенно мне запавшую в голову при наших разговорах (в Лондоне, на Капри и после) Вашу фразу:
«Мы, художники, невменяемые люди».
Вот именно! Невероятно сердитые слова говорите Вы по какому поводу? По поводу того, что несколько десятков (или хотя бы даже сотен) кадетских и околокадетских господчиков посидят несколько дней в тюрьме для предупреждения заговоров вроде сдачи Красной Горки, заговоров, грозящих гибелью десяткам тысяч рабочих и крестьян.
Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость! Несколько дней или хотя бы даже недель тюрьмы интеллигентам для предупреждения избиения десятков тысяч рабочих и крестьян!
«Художники невменяемые люди».
«Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец их возьму Короленко: я недавно прочел его, писанную в августе 1917 г., брошюру «Война, отечество и человечество». Короленко ведь лучший из «околокадетских», почти меньшевик. А какая гнусная, подлая, мерзкая защита империалистской войны, прикрытая слащавыми фразами! Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками! Для таких господ 10 000 000 убитых на империалистской войне — дело, заслуживающее поддержки (делами, при слащавых фразах «против» войны), а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывает ахи, охи, вздохи, истерики.
Нет. Таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме, если это надо сделать для предупреждения заговоров (вроде Красной Горки) и гибели десятков тысяч. А мы эти заговоры кадетов и «околокадетов» открыли. И мы знаем, что околокадетские профессора дают сплошь да рядом заговорщикам помощь. Это факт.
Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г...
«Интеллектуальным силам», желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем.
В Петербурге вышло уже три номера журнала «Борьба», объявляющего себя «нефракционным». Основная линия этого журнала - защита единства.
Единство с кем? - С ликвидаторами.
В последней книжке «Борьбы» в защиту единства с ликвидаторами помещены две статьи.
Первая статья принадлежит известному ликвидатору Ю. Ларину. Это тот самый Ларин, который недавно в одном из ликвидаторских органов писал:
«Очищение пути капиталистического развития от абсолютистских остатков произойдет безо всякой революции... Очередной задачей является... проникновение широких кругов руководящей идеей о том, что в наступившем периоде рабочий класс должен организоваться не «для революции», не «в ожидании революции»...»
Так вот, этот самый ликвидатор теперь в «Борьбе» отстаивает единство и предлагает форму его: федерацию.
Федерация есть соглашение равноправных организаций. Значит - Ларин предлагает уравнять в деле определения тактики рабочего класса волю громадного большинства рабочих, стоящих на точке зрения «неурезанных лозунгов», с волей незначительных группок ликвидаторов, стоящих в той и в другой степени на точке зрения сейчас приведенных слов. По хитроумному плану ликвидатора Ларина большинство рабочих лишается права на какой-либо шаг до тех пор, покуда на это не получится согласия гг. ликвидаторов из «Северной Рабочей Газеты».
Рабочие отвергли ликвидаторов, теперь по плану ликвидатора Ларина они опять должны получить руководящее значение при помощи федерации. Федерация, предложенная Лариным, есть, таким образом, попросту попытка вновь навязать рабочим волю ликвидаторов, отвергнутых рабочим движением. Не пустили в двери, рассуждают ликвидаторы, - полезем через окно, и назовем это фактическое нарушение воли большинства рабочих «единством через федерацию».
С Лариным спорит редакция журнала «Борьба». Федерация, т. е. постепенное соглашение ликвидаторов и марксистов, как равноправных сторон, не удовлетворяет эту редакцию.
Она хочет не соглашения с ликвидаторами, а нового слияния с ними «на основе общих тактических решений», это значит: громадное большинство рабочих, сплотившихся вокруг тактической линии «Пути Правды», должно отказаться от своих решений во имя общей с ликвидаторами тактики.
Тактика, выработанная сознательными рабочими, проверенная на опыте всего движения последних лет, по взгляду редакции «Борьбы», должна быть отложена в сторону. Во имя чего? Во имя того, чтобы дать место тактическим планам ликвидаторов, взглядам, осужденным и самими рабочими и всем ходом событий.
Полное неуважение к воле, решениям и взглядам сознательных рабочих - вот что лежит в основе проповеди единства с ликвидаторами редакцией «Борьбы».
Воля рабочих сказалась ясно и определенно. Всякий человек, не сошедший еще с ума, скажет точно, какой тактике сочувствует громадное большинство рабочих. Но вот приходит ликвидатор Ларин и заявляет: воля большинства рабочих - пустяки для меня; пускай это большинство посторонится и признает волю группки ликвидаторов равноправной и равноценной воле большинства сознательных рабочих.
А за ликвидатором приходит примиренец из «Борьбы» и заявляет: рабочие выработали себе определенную тактику и работают над ее проведением? Пустяки. Пусть откажутся от этой испытанной тактики во имя общих с ликвидаторами тактических решений.
Вот это-то нарушение ясно высказанной воли большинства рабочих во имя того, чтобы дать равноправное место ликвидаторам, и называют примиренцы из журнала «Борьба» единством.
Но это не единство, а издевка и над единством и над волей рабочих.
Рабочие-марксисты понимают единство не так.
Не может быть единства ни федеративного ни какого-либо другого с либеральными рабочими политиками, с дезорганизаторами рабочего движения, с нарушителями воли большинства. Может и должно быть единство всех последовательных марксистов, всех защитников марксистского целого и неурезанных лозунгов независимо от ликвидаторов и помимо них.
Единство - великое дело и великий лозунг! Но рабочему делу нужно единство марксистов, а не единство марксистов с противниками и извратителями марксизма.
И каждого говорящего об единстве мы должны спросить: с кем единство? с ликвидаторами? - Тогда нам нечего делать вместе.
А если речь идет об единстве действительно марксистском, - тогда мы скажем: с самого возникновения правдистских газет мы зовем к сплочению всех сил марксизма, к единству снизу, к единству на практической работе.
Никаких заигрываний с ликвидаторами, никаких дипломатических переговоров с кружками разрушителей целого, - и все силы на сплочение рабочих-марксистов вокруг марксистских лозунгов, вокруг марксистского целого. Преступлением сочтут сознательные рабочие всякую попытку навязать им волю ликвидаторов и таким же преступлением - раздробление сил действительных марксистов.
Ибо основа единства - в классовой дисциплине, в признании воли большинства, в дружной работе в рядах и в ногу с этим большинством. К этому единству, к этой дисциплине, к этой дружной работе мы не устанем звать всех рабочих.
«Путь Правды» № 59, 12 апреля 1914 г. Печатается по тексту газеты «Путь Правды»
Чрезмерно уделяется место политической агитации на старые темы, — политической трескотне. Непомерно мало места уделяется строительству новой жизни, — фактам и фактам на этот счет.
Почему бы, вместо 200—400 строк, не говорить в 20—10 строках о таких простых, общеизвестных, ясных, усвоенных уже в значительной степени массой явлениях, как подлое предательство меньшевиков, лакеев буржуазии, как англо-японское нашествие ради восстановления священных прав капитала, как лязганье зубами американских миллиардеров против Германии и т. д., и т. п.? Говорить об этом надо, каждый новый факт в этой области отмечать надо, но не статьи писать, не рассуждения повторять, а в нескольких строках, “в телеграфном стиле” клеймить новые проявления старой, уже известной, уже оцененной политики.
Буржуазная пресса в “доброе старое буржуазное время” не касалась “святого святых” — внутреннего положения дел на частных фабриках, в частных хозяйствах. Этот обычай отвечал интересам буржуазии. От него нам надо радикально отделаться. Мы от него не отделались. Тип газет у нас не меняется еще так, как должен бы он меняться в обществе, переходящем от капитализма к социализму.
Поменьше политики. Политика “прояснена” полностью и сведена на борьбу двух лагерей: восставшего пролетариата и кучки рабовладельцев-капиталистов (с их сворой вплоть до меньшевиков и пр.). Об этой политике можно, повторяю, и должно говорить совсем коротко.
Побольше экономики. Но экономики не в смысле “общих” рассуждений, ученых обзоров, интеллигентских планов и т. п. дребедени, — которая, к сожалению, слишком часто является именно дребеденью. Нет, экономика нужна нам в смысле собирания, тщательной проверки и изучения фактов действительного строительства новой жизни. Есть ли на деле успехи крупных фабрик, земледельческих коммун, комитетов бедноты, местных совнархозов в строительстве новой экономики? Каковы именно эти успехи? Доказаны ли они? Нет ли тут побасенок, хвастовства, интеллигентских обещаний (“налаживается”, “составлен план”, “пускаем в ход силы”, “теперь ручаемся”, “улучшение несомненно” и т. п. шарлатанские фразы, на которые “мы” такие мастера)? Чем достигнуты успехи? Как сделать их более широкими?
Черная доска отсталых фабрик, после национализации оставшихся образцом разброда, распада, грязи, хулиганства, тунеядства, где она? Ее нет. А такие фабрики есть. Мы не умеем выполнять своего долга, не ведя войны против этих “хранителей традиций капитализма”. Мы не коммунисты, а тряпичники, пока мы молча терпим такие фабрики. Мы не умеем вести классовой борьбы в газетах так, как ее вела буржуазия. Припомните, как великолепно травила она в прессе ее классовых врагов, как издевалась над ними, как позорила их, как сживала их со света. А мы? Разве классовая борьба в эпоху перехода от капитализма к социализму не состоит в том, чтобы охранять интересы рабочего класса от тех горсток, групп, слоев рабочих, которые упорно держатся традиций (привычек) капитализма и продолжают смотреть на Советское государство по-прежнему: дать “ему” работы поменьше и похуже, — содрать с “него” денег побольше. Разве мало таких мерзавцев, хотя бы среди наборщиков советских типографий, среди сормовских и путиловских рабочих и т. д.? Скольких из них мы поймали, скольких изобличили, скольких пригвоздили к позорному столбу?
Печать об этом молчит. А если пишет, то по-казенному, по-чиновничьи, не как революционная печать, не как орган диктатуры класса, доказывающего своими делами, что сопротивление капиталистов и хранящих капиталистические привычки тунеядцев будет сломлено железной рукой.
То же с войной. Травим ли мы трусливых полководцев и разинь? Очернили ли мы перед Россией полки, никуда не годные? “Поймали” ли мы достаточное количество худых образцов, которых надо бы с наибольшим шумом удалить из армии за негодность, за халатность, за опоздание и т. п.? У нас нет деловой, беспощадной, истинно революционной войны с конкретными носителями зла. У нас мало воспитания масс на живых, конкретных примерах и образцах из всех областей жизни, а это — главная задача прессы во время перехода от капитализма к коммунизму. У нас мало внимания к той будничной стороне внутрифабричной, внутридеревенской, внутриполковой жизни, где всего больше строится новое, где нужно всего больше внимания, огласки, общественной критики, травли негодного, призыва учиться у хорошего.
Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни. Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе. Побольше проверки того, насколько коммунистично это новое.
Чем сильнее развивается рабочее движение, тем более отчаянными бывают попытки буржуазии и крепостников подавить или раздробить его. Оба эти приема, подавление насилием и раздробление буржуазным влиянием, практикуются постоянно во всем мире, во всех странах, причем то один, то другой прием выдвигаются на очередь различными партиями господствующих классов.
В России, в особенности после пятого года, когда наиболее умные буржуа ясно увидали ненадежность одного голого насилия, со стороны всяких “прогрессивных” буржуазных партий и групп все чаще употребляется прием разделения рабочих проповедью различных буржуазных идей и учений, ослабляющих борьбу рабочего класса.К числу таких идей относится утонченный национализм, проповедующий разделение и раздробление пролетариата под самыми благовидными и прекраснозвучными предлогами, например, под предлогом охраны интересов “национальной культуры”, “национальной автономии или независимости” и т. д. и т. п.
Сознательные рабочие все усилия прилагают, чтобы дать отпор всякому национализму, как грубому, насильственному, черносотенному, так и самому утонченному, проповедующему равноправие наций вместе... с раздроблением рабочего дела, рабочих организаций, рабочего движения по национальностям. Сознательные рабочие, проводя в жизнь решения последнего (летнего 1913 г.) совещания марксистов1, отстаивают — в отличие от всех разновидностей националистической буржуазии — не только самое полное, последовательное, до конца доведенное равноправие наций и языков, но и слияние рабочих разных национальностей в единых пролетарских организациях всякого рода.В этом — коренное отличие национальной программы марксизма и какой угодно буржуазии, хотя бы самой “передовой”.
Признание равноправия наций и языков дорого для марксистов не только потому, что они самые последовательные демократы. Интересы пролетарской солидарности, товарищеского единства классовой борьбы рабочих требуют самого полного равноправия наций для устранения самомалейшего национального недоверия, отчуждения, подозрительности, вражды. А полное равноправие включает и отрицание всяких привилегий за одним из языков, включает признание права на самоопределение всех наций.
Но для буржуазии требование равноправия наций очень часто равносильно на деле проповеди национальной исключительности и шовинизма, очень часто совместимо с проповедью разделения и отчуждения наций. С этим безусловно не мирится пролетарский интернационализм, проповедующий не только сближение наций, но слияние рабочих всех национальностей данного государства в единых пролетарских организациях. Поэтому марксисты решительно осуждают так называемую “культурно-национальную автономию”, то есть изъятие школьного дела из ведения государства и передачу в руки отдельных национальностей. Этот план есть разделение школьного дела по национальностям данного государственного союза в вопросах “национальной культуры” на национальные союзы с. своими особыми сеймами, школьными финансами, школьными советами, школьными учреждениями.Это — план утонченного национализма, развращающий и разделяющий рабочий класс.
Этому плану (бундовцев, ликвидаторов, народников, т. е. различных мелкобуржуазных групп) марксисты противопоставляют принцип: самое полное равноправие наций и языков вплоть до отрицания надобности в государственном языке, но вместе с этим отстаивание наибольшего сближения наций, единства государственных учреждений для всех наций, единства школьных советов, единства школьной политики (светская школа!), единства рабочих разных наций в борьбе с национализмом всякой национальной буржуазии, национализмом, который для обмана простачков преподносят в виде лозунга “национальной культуры”. Пусть мещанские националисты, бундовцы, ликвидаторы, народники, писатели “Дзвiна”2, защищают открыто свои принципы утонченного буржуазного национализма, это их право. Но пусть не обманывают рабочих, как это делает, например, г-жа В. О. в № 35 “Северной Рабочей Газеты”, пытаясь уверить читателей, будто газета “За Правду” отрицает преподавание на родном языке!!! Это — грубая клевета, ибо правдисты не только признают это право, но последовательнее всех признают его.
Правдисты первые в России, примкнув к совещанию марксистов, провозгласившему отсутствие обязательного государственного языка, признали полностью права родного языка!Смешивать обучение на родном языке с “разделением по национальностям школьного дела в пределах одного государства”, с “культурно-национальной автономией”, с “изъятием школьного дела из ведения государства” есть самое вопиющее невежество.Нигде в мире марксисты (и даже демократы) не отрицают обучения на родном языке. И нигде в мире не принята марксистами программа “культурно-национальной автономии”, — в одной Австрии она была выдвинута. Пример Финляндии, приведенный г-жой В. О., побивает ее самое, ибо в этой стране признано и проведено равноправие наций и языков (что мы безусловно и последовательнее всех признаем), помете и речи об изъятии школьного дела из ведения государства, об особых национальных союзах для заведования всем школьным делом, о разгораживании всего государственного школьного дела национальными перегородками и т. п.
Публикуется по тексту газеты
“Путь Правды” № 82 от 10 мая 1914 г.
Подпись: В.И.
1 Ленин имеет в виду совещание ЦК РСДРП с партийными работниками (по конспиративным соображениям названное “летним”). Совещание проходило 23 сентября — 1 октября (6—14 октября) 1913 года в деревне Поронин (около Кракова), где в то время жил В. И. Ленин.
В порядке дня совещания стояли следующие вопросы: 1) Доклады с мест, доклад о работе Социал-демократии Польши и Литвы, отчет о работе ЦК, выбранного на Пражской конференции; 2) О задачах агитации в настоящий момент; 3) Организационный вопрос и о партийном съезде; 4) О стачечном движении; 5) О партийной печати; 6) О думской работе с.-д.; 7) О думской с.-д. фракции; 8) О работе в легальных обществах; 9) Национальный вопрос; 10) О народниках; 11) О предстоящем международном социалистическом конгрессе (в Вене). Совещанием руководил В. И. Ленин. Он открыл его вступительной речью, выступил с отчетным докладом о работе Центрального Комитета, с докладом по национальному вопросу, о предполагавшемся созыве международного социалистического конгресса в Вене. Кроме того, Ленин выступал в прениях почти по всем вопросам порядка дня, вел запись выступлений делегатов местных партийных организаций, вносил свои предложения, составлял и редактировал проекты резолюций. Текст отчета о деятельности Центрального Комитета партии, с которым выступил В. И. Ленин, не разыскан. Краткое содержание отдельных мест из выступления Ленина на совещании излагает в своих воспоминаниях А. Е. Бадаев. В отчете Ленин указал на то, что развитие революционного движения и успех партийной работы в России подтвердили правильность линии большевистской партии, намеченной Пражской конференцией 1912 года и Краковским совещанием ЦК РСДРП с партийными работниками 1913 года. Выдающиеся успехи на выборах в IV Думу, создание легальной газеты “Правда”, успехи в Петербурге на выборах правления союза металлистов, высокий уровень стачечного движения в стране, — все это результат работы партии под руководством Центрального Комитета. Мы, — заявил на совещании Ленин, — со спокойной совестью “можем сказать, что взятые на себя обязанности мы выполнили до конца. Доклады с мест говорят о желании и стремлении рабочих укреплять и строить свои организации. Пусть же рабочие знают, что только они сами могут создать свою организацию. Кроме них, никто ее те создаст” (А. Бадаев. “Большевики в Государственной думе”, 1939, стр. 186).
По отчетному докладу ЦК и докладам с мест совещанием были приняты написанные Лениным две резолюции: “О задачах агитации в настоящий момент” и “По организационному вопросу и о партийном съезде”, в которых определены задачи партии и основные формы партийной работы в новых исторических условиях. Совещание подчеркнуло, что только путем укрепления нелегальных партийных организаций и их легальных и полулегальных связей с массами, только в борьбе с ликвидаторами и примиренцами могло быть осуществлено подлинное единство рабочего класса.
В резолюции об агитационной работе совещание указало, что основной задачей партии является широкая агитация в массах за свержение царизма, за демократическую республику и что главными революционными лозунгами по-прежнему остаются основные революционные требования большевистской программы-минимум: демократическая республика, 8-часовой рабочий день и конфискация помещичьих земель. Совещание постановило немедленно и повсеместно развернуть агитацию за подготовку всероссийской политической стачки, которую решено было приурочить ко дню 9 января 1914 года. Одним из главных вопросов на совещании был национальный вопрос, выдвинувшийся в то время на видное место среди других вопросов общественной жизни России. В докладе по национальному вопросу Ленин подчеркивал, что борьба против национального угнетения неразрывно связана с борьбой против царизма, за свободу и демократию. Борьба эта может быть успешной при условии сплочения рабочих всех национальностей России в единых пролетарских организациях. Совещание, опираясь на программу партии, решительно отвергло оппортунистическое требование меньшевиков и бундовцев “культурно-национальной автономии” и приняло разработанные Лениным программные положения в национальном вопросе. Совещание подтвердило, что основным лозунгом партии по национальному вопросу остается лозунг права наций на самоопределение, т. е. на отделение и образование самостоятельного государства; (вторая часть лозунга была впервые сформулирована в партийном документе), причем вопрос о целесообразности отделения той или иной нации должен решаться в каждом отдельном случае самостоятельно, с точки зрения интересов всего общественного развития и интересов классовой борьбы пролетариата за социализм. Ленин рассматривал резолюцию по национальному вопросу, принятую совещанием, как программную декларацию партии. Совещание вынесло решение включить в порядок дня предстоящего съезда партии вопрос о национальной программе. В резолюции о думской с.-д. фракции совещание потребовало равноправия большевистской и меньшевистской частей фракции и решительно осудило действия меньшевистской части фракции, которая, пользуясь случайным большинством в один голос, нарушала элементарные права депутатов-большевиков, представлявших громадное большинство рабочих России. По указанию Ленина и ЦК большевистской партии депутаты-большевики в октябре 1913 г. вышли из объединенной с.-д. фракции и образовали самостоятельную большевистскую фракцию Государственной думы (“Российскую социал-демократическую рабочую фракцию”). В докладе о предстоявшем в 1914 году международном социалистическом конгрессе в Вене Ленин предлагал послать на конгресс возможно большее число делегатов от нелегальных и легальных организаций, намечая проведение одновременно с конгрессом и партийного съезда. Совещание закрылось заключительной речью Ленина. Ввиду важности обсужденных вопросов и принятых по ним решений Поронинское совещание имело значение партийной конференции. Протоколы Поронинского совещания не найдены. Извещение о совещании и принятые резолюции были опубликованы отдельной брошюрой (“Извещение и резолюции летнего 1913 года совещания Центрального Комитета РСДРП с партийными работниками”), вышедшей за границей в издании Центрального Комитета. По конспиративным соображениям некоторые резолюции были опубликованы не полностью: опущены пункт 6 резолюции о стачечном движении и пункты 1—5 резолюции о партийной печати. Полный текст резолюций был опубликован в нелегальном гектографированном издании. О Поронинском совещании ЦК имеются материалы департамента полиции, который был подробно осведомлен о совещании провокаторами Малиновским и Лобовым.
2 “Дзввiн” (“Колокол”) — ежемесячный легальный националистический журнал меньшевистского направления; издавался на украинском языке в Киеве с января 1913 года до середины 1914 года. Всего вышло 18 номеров. В журнале принимали участие В. Вииниченко, Л. Юркевич (Рыбалка), С. Петлюра, Г. Алексинский, П. Аксельрод, Л. Троцкий и др. С началом первой мировой войны (1914—1918 гг.) журнал прекратил свое существование.
Владимир Ильич был в полном смысле слова учителем. Общение с ним играло прямо-таки воспитательную роль. Он учил своим примером, своими указаниями, своим руководством, всем обликом своей личности.
Несколько разрозненных черт его личности я хотел бы в немногих словах зафиксировать, чтобы обратить на них внимание молодых читателей. Они не имели счастья учиться непосредственно у Ленина, но, может быть, эти разрозненные указания помогут им понять, чему следует учиться у Владимира Ильича.
Прежде всего, Владимир Ильич отличался абсолютно точным характером во всякой своей работе и настаивал на такой же абсолютной точности со стороны всякого работавшего вместе с ним. Всякое утверждение должно было быть точно обосновано, и всякое обоснование должно было быть точно изложено. Работавший с Владимиром Ильичем сейчас же чувствовал, что обыкновенное разговорное утверждение, обоснование которого не разработано со всей точностью, ничего не стоит. Для точного утверждения требуются имена, перечисления, цифры, цитаты, вообще строго проверенные конкретные данные. Лучше сработать меньше, но сработать со всей необходимой отчетливостью и обоснованностью, лучше ничего не говорить, чем приводить необоснованные утверждения. Особенно характерны были те вопросы, которые Владимир Ильич по поводу каких-либо возникавших тем посылал в своих записочках. Эти вопросы содержали, в сущности, точный анализ затронутой темы и определяли рамки, в пределах которых тема должна была быть разработана. Пусть всякий, кто хочет учиться у Ленина, запомнит: никаких поспешных заключений! Никаких непроверенных утверждений! Никаких скороспелых фраз, не являющихся точным выводом из строго проверенных данных!
Этому соответствовала и точность самой мысли Владимира Ильича. Не только каждое утверждение должно было быть точным выводом из проверенных данных, но самая мысль должна была быть настолько продумана, проработана и отшлифована, чтобы в ней не осталось ничего расплывчатого и неясного и чтобы вся она от начала до конца отличалась полной ясностью и определенностью. Дорабатывать до конца свою собственную мысль — вот чему учился всякий при общении с Владимиром Ильичем. Он постоянно вышучивал у своих собеседников со своим неподражаемым юмором всякую расплывчатую, неясную и недодуманную мысль. Его собеседник учился у него тому, что всякая человеческая мысль должна быть добросовестной работой, а не безответственным самоуслаждением или блефом. Пусть всякий учится у Владимира Ильича тому, что мысль есть нечто гораздо большее, чем настроение и инстинкт. Она должна быть логически доделана до конца.
Третье, чему научался у Владимира Ильича тот, кто с ним работал,— это необходимость прежде всего ясно видеть реальные факты. Когда собеседник Владимира Ильича пускался в теоретические рассуждения или проявлял склонность к дедуктивному мышлению, столь у нас распространенному, Владимир Ильич всегда ставил перед его глазами точные, определенные реальные факты живой действительности. Это именно свойство его так ярко проявилось во время обсуждения вопроса о подписании Брестского мира. Бесконечным теоретическим рассуждениям Владимир Ильич противополагал голые факты во всей их безжалостности. Когда дипломатия иностранных государств со свойственным ей мастерством, выработанным столетиями, маскировала действительное положение дел и свои действительные стремления под громаднейшим ворохом хороших слов, чувств или приятных утверждений, Владимир Ильич немногими словами превращал все это в кучу мусора, ставя перед глазами своего собеседника голые реальные факты живой действительности. Это именно делало его таким неподражаемым мастером ведения политики и таким страшным противником наилучших мастеров иностранной дипломатии. Всякий пусть учится у Владимира Ильича этому основному правилу: наблюдай реальные факты живой жизни, не заменяй их вычитанными теориями или приятными иллюзиями.
В-четвертых, работа с Владимиром Ильичем означала точное выполнение полученных директив, основанных на реальных фактах и представляющих из себя отчетливые и доработанные до конца мысли. Не только умей точно мыслить, не только умей видеть факты, как они есть. Умей также с абсолютной точностью делать то, что выработано как ясная мысль и как точная директива. Владимир Ильич больше всего ценил тех исполнителей, которые умели видеть обстановку во всей ее реальности, умели понять, что в этой обстановке должно быть сделано, и с полнейшей точностью, несмотря ни на какие препятствия, умели это сделать. Я помню, например, его разговор по прямому проводу с товарищем, который после отъезда антантовских послов из Вологды, бывшей настоящим убежищем и гнездом белогвардейщины, проводил в Вологде необходимые меры по ликвидации этого притона. Его сообщения указывали, что он ясно и точно видит, что кругом делается, ясно и точно об этом сообщает. И когда ему давались директивы, он со всей необходимой энергией, ни пред чем не останавливаясь, сразу делал нужное. Я помню, как по прямому проводу Владимир Ильич его благодарил. Эта точность выполнения, соответствующая точности в наблюдении реальных фактов и точности в мышлении, должна была проявляться не только в крупных делах, но и в самых мелких. Надо учиться и этому у Владимира Ильича: относись с полной серьезностью к самому мелкому делу, выполняй его со всей добросовестностью и со всей аккуратностью.
Чему трудно было научиться у Владимира Ильича — настолько он в этом превосходил всех своих собеседников — это его умению во всем, до последних мелочей проводить полнейшую систематичность. Где бы он ни находился, вся его работа, весь день были всегда строго систематически распределены. Такая же строгая система господствовала в его книгах, в его бумагах, вообще во всей его личной жизни. И в нашей советской работе он был учителем строгого проведения систематичности. Он всегда требовал, чтобы всякое дело было в порядке, чтобы строго применялась нумерация, чтобы законные формы были соблюдены, и на всякую подаваемую ему бумажку он прежде всего смотрел критическим взглядом и указывал на имеющиеся в ней формальные дефекты, являющиеся нарушением законных форм, то есть существующей системы. И в этом отношении он учил тому, что нет мелких дел, что никакой мелочью нельзя гнушаться, что строгая систематичность работы должна быть проведена также и в мельчайших деталях каждого дела.
Систематичность, строгую обдуманность, рациональность он считал необходимым проводить и в личной жизни. Он настаивал, чтобы те, кто с ним работал, своевременно отдыхали, принимали нужные меры для сохранения своего здоровья, чтобы их жизнь была урегулирована, рациональна и обдумана, без господства случайностей и халатности. Все должно быть строго обдумано, не должно быть распущенности, небрежности. Все должно быть строго целесообразно, эта целесообразность должна господствовать над настроениями и над инстинктом — вот чему учились у него те, кто с ним работал.
Деловые соображения должны господствовать над личными, всякий личный момент должен отступать перед интересами дела — этим принципом Владимир Ильич был настолько весь проникнут, что в разговорах с ним просто неловко было ссылаться на какие-либо личные соображения, когда речь шла об интересах дела: собеседник Владимира Ильича невольно чувствовал, что, когда говоришь о деле, стыдно думать о каких-либо личных соображениях. Я никогда не видел Владимира Ильича более раздраженным, чем в те моменты, когда личная склока привносилась в деловую работу, когда деловые аргументы заменялись личными нападками и склокой, когда, вместо того чтобы говорить о деле, говорили о личных обидах или о личных качествах тех или других участников дела. В такие моменты у Владимира Ильича вырывались наиболее резкие реплики или наиболее резко составленные записки. Думай только о деле, не думай о личных соображениях, пусть сознательно поставленная цель господствует над личными чувствами и над личными обстоятельствами — вот чему учились у него работавшие с ним. Вместе с тем он отличался самой тонкой деликатностью по отношению к своим сотрудникам, он умел даже неприятное облечь в такую мягкую и тактичную форму, которая совершенно обезоруживала собеседника. И от тех, кто с ним работал, он требовал такой же деликатности и тактичного отношения к окружающим. Государственные меры должны были проводиться безжалостно, всякое сопротивление, противодействие, саботаж, халатность, леность должны были караться безжалостно, но, поскольку люди работали друг с другом и удовлетворительно выполняли свою работу, он требовал деликатного отношения к сотрудникам и не допускал выражения нетерпения и резкостей.
Высшим же его качеством в его деловой работе надо признать его сознательное подчинение коллективу даже в тех случаях, когда коллектив, по его мнению, ошибался. При своем колоссальном авторитете он в большинстве случаев убеждал своих товарищей по организациям, советским или партийным. Бывали, однако, случаи, когда его мнение не проходило и он оказывался в меньшинстве. Его подчинение организации было полным и безоговорочным. Он никогда не действовал голым авторитетом, а только аргументами и убеждениями, и он никогда не пускал в ход факта своего беспримерного влияния, чтобы преодолевать сопротивление инакомыслящих, а всегда аргументировал, убеждал и не успокаивался, пока не убедит других. Я получал от него несколько последовательных записок с новыми аргументами, когда он старался меня в чем-нибудь убедить. Я помню его спор по одному больному личному внутрипартийному вопросу с очень видным товарищем. Изложив свои аргументы, Владимир Ильич сказал: «Я убежден, что пред всяким партийным собранием я докажу, что вы не правы, и что всякое партийное собрание с этим согласится». Он никак не мыслил иначе победу над инакомыслящим, кроме как в форме победы своей аргументации в пределах организации.
Пусть подрастающая молодежь учится на его живом примере. В лице Владимира Ильича мы имеем действительно неподражаемый образец представителя пролетарской культуры, культуры, основанной на точности знания, на рациональности всей человеческой работы,— одним словом, на господстве разума над природой и общественно урегулированного производства — над слепой стихией.
Мелкие буржуа дают себя запугать призраком запуганной буржуазии — в этом вся суть политики с.-д. меньшевиков и эсеров. Они "боятся" отделения. Сознательные пролетарии не боятся его. И Норвегия и Швеция выиграли, когда Норвегия свободно отделилась от Швеции в 1905 г.: выиграло доверие между обеими нациями, выиграло добровольное сближение между ними, исчезли нелепые и вредные трения, укрепилось экономическое и политическое, культурное и бытовое тяготение обеих друг к другу, усилился братский союз рабочих обеих стран.
Товарищи рабочие и крестьяне! Не поддавайтесь аннексионистской политике русских капиталистов, Гучкова, Милюкова, Временного правительства по отношению к Финляндии, Курляндии, Украине и пр.! Не бойтесь признать свободу отделения всех этих наций. Не насилием надо привлекать другие народы к союзу с великороссами, а только действительно добровольным, действительно свободным соглашением, невозможным без свободы отделения.
Чем свободнее будет Россия, чем решительнее признает наша республика свободу отделения невеликорусских наций, тем сильнее потянутся к союзу с нами другие нации, тем меньше будет трений, тем реже будут случаи действительного отделения, тем короче то время, на которое некоторые из наций отделятся, тем теснее и прочнее — в конечном счете — братский союз пролетарски-крестьянской республики российской с республиками какой угодно иной нации.
Политика правительства вся пропитана духом национализма. «Господствующей», т. е. великорусской национальности стараются предоставлять всяческие привилегии, — хотя великороссов в России меньшинство населения, именно: только 43%.
Все остальные нации, населяющие Россию, стараются все более урезать в правах, обособить одну от другой и разжечь вражду между ними.
Крайнее проявление современного национализма, это — проект национализации еврейской школы. Возник этот проект у попечителя одесского учебного округа, и в министерстве народного «просвещения» встречен сочувственно. В чем же состоит эта национализация?
В том, что евреев хотят выделить в особые еврейские учебные заведения (средние). Во все же остальные учебные заведения, и частные, и правительственные, двери для евреев хотят закрыть совершенно. В довершение этого «гениального» плана предполагается ограничить число учащихся в еврейских гимназиях знаменитой «процентной нормой» !
Во всех европейских странах подобные меры и законы против евреев существовали только в мрачную эпоху средних веков, инквизиции, сожжения еретиков и прочих прелестей. В Европе евреи давно получили полное равноправие и все больше сливаются с тем народом, среди которого они живут.
В нашей же политике вообще, а в излагаемом проекте особенно, помимо притеснения и угнетения евреев, всего более вредно стремление разжечь национализм, обособить одну из национальностей в государстве от другой, усилить их отчужденность, разделить их школы.
Интересы рабочего класса — как и вообще интересы политической свободы — требуют, наоборот, самого полного равноправия всех без исключения национальностей данного государства и устранения всяческих перегородок между нациями, соединения детей всяческих наций в единых школах и т. д. Только отбрасывая все дикие и глупые национальные предрассудки, только сливая в один союз рабочих всех наций, может рабочий класс стать силой, дать отпор капиталу и добиться серьезного улучшения жизни.
Посмотрите на капиталистов: они стараются разжечь национальную вражду в «простом народе», а сами отлично обделывают свои делишки: в одном и том же акционерном обществе — и русские, и украинцы, и поляки, и евреи, и немцы. Против рабочих объединены капиталисты всех наций и религий, а рабочих стараются разделить и ослабить национальной враждой!
Вреднейший проект национализации еврейской школы показывает, между прочим, как ошибочен план так называемой «культурно-национальной автономии», то есть изъятия школьного дела из рук государства и передачи его в руки каждой нации в отдельности. Совсем не к этому должны мы стремиться, а к соединению рабочих всех наций в борьбе против всякого национализма, в борьбе за истинно демократическую общую школу И за политическую свободу вообще. Пример передовых стран всего мира — хотя бы Швейцарии в западной Европе или Финляндии в восточной Европе — показывает нам, что только последовательно-демократические общегосударственные учреждения обеспечивают наиболее мирное и человеческое (а не зверское) сожительство разных национальностей без искусственного и вредного разделения школьного дела по национальностям.
