18 августа 1944 года в концлагере Бухенвальд по прямому указанию Гитлера и Гиммлера был убит пролетарский революционер Эрнст Тельман, содержавшийся в гестаповских застенках с марта 1933-го.
Дымные кварталы Бармбека, узкие улочки Вольного порта, каналы старого Гамбурга, в глубь которых настороженно запрятались нищета, одиночество и древность, – они хорошо знают его. Широкоплечий и коренастый человек с уверенным прямым взором и могучими кулаками, не гнущийся под тяжестью и не устающий от многозначных километров, – сколько тонн чужой и безликой клади перетаскал он по кривым извивам порта!
Он родился под рев пароходных сирен, под визгливое пенье лебедок. Волны сизой Эльбы бились о сваи порта, уходили в нелюдимое Северное море и дальше – в океан, а возвратясь, приносили с собой вести о других мирах, о других людях, живущих иначе и иначе думающих. Германия Бисмарка и исключительных законов оказалась вовсе не единственной, богом избранной страной, как о том говорил низенький, подслеповатый учитель. Были и другие страны, где люди жили не хуже, а может быть лучше, и, живя так, бились за еще лучшее. Море воспитало тысячи людей, жаждущих свободы, и среди этих тысяч был Эрнст Тельман.
Ребенком он вошел под глухие своды портовых пакгаузов. Он начал свою жизнь портовым рабочим. Но еще совсем мальчиком, едва достигнув шестнадцати лет, сжимал в кармане важный социал-демократический партийный билет. Он был не просто мальчик, – он был молодой пролетарий, и это сознание прочно сидело в нем уже тогда, когда, отложив в угол метлу и лопату, он пошел платить свой первый партийный взнос. Тельман делал еще только первые неуверенные партийные шаги, когда социал-демократию захлестывала мутная волна бернштейновского ревизионизма и когда слова «борьба», «протест», «классовая схватка» беспощадно вытравлялись из партийных документов новыми реформистскими цензорами.
Но Эрнст Тельман пришел в партию не для того, чтобы слушать, а для того, чтобы драться. Его кулаки, затвердевшие от черной работы, жаждали боя. Ему казалось, что рабочая организация существует для того, чтобы день и ночь заявлять о правах пролетариата, железом и кровью защищать эти права, чтобы, капитал ежечасно чувствовал на своей спине тяжелую пролетарскую руку. Но партия занималась отвлеченными теориями и парламентом. Баррикады классовой борьбы она заменила трибуной парламентского красноречия.
- Партия, – разъясняли Тельману седовласые партийные функционеры, – должна заниматься по преимуществу теоретической борьбой и выработкой линии.
Тельман пошел в профсоюз. Но и в профсоюзах уже поднималась волна реформизма, и тяжелый дух соглашательства повис над их чистенькими, бюрократизирующимися, обрастающими машинистками и штатами бюро. Восемнадцати лет Эрнст стал членом профсоюза. Он хотел бороться – ему предлагали «заниматься теориями». Когда в дни русско-японской войны Гамбургский порт работал с повышенной нагрузкой, и предприниматели гнали из рабочих семь потов, Тельман предлагал:
- Забастовка.
В это время он уже был матросом. Он познал самую суровую школу работы на портовых лоханках, на чахлых суденышках, бороздящих эльбское устье, на черных «купцах», тяжело огибающих бесцветные фиорды Фрисландии. Он познал бездушную логику склянок, обрывающих самый дорогой и радостный сон, поднимающих из объятий ночи людей с воспаленными усталостью глазами. Эрнст знал, что есть только одно средство покончить с этой жестокой логикой – борьба. И он говорил всем:
- Бастовать!
Все говорили то же: грузчики, матросы, черные, хмурые люди порта с вывороченными суставами, переломанными хребтами, – все они поднимали кулаки, требуя объявления войны эксплуататорам. Однако профбоссы отвечали:
- Нет.
Но массы увидели лицо Тельмана. Молодой, порывистый и в то же время положительный, уверенный в себе, не бросающий слов на ветер, он им нравился: рабочие в нем сразу признали вождя. Его стали выдвигать на профессиональные посты. Партийные и профессиональные бюрократы заволновались: этот горячий, излишне откровенный человек может внести слишком резкий диссонанс в так хорошо налаженную музыку «классового мира». Но транспортники решили не уступать и, несмотря на противодействие верхушки, провели Тельмана в правление своего профсоюза. Скоро Эрнст стал одним из самых популярных профсоюзных лидеров Гамбурга.
Но с профбюрократами он так и не мог ужиться.
С первых же шагов своей активной профессиональной работы он стал выдвигать требование за требованием – одно другого революционней. Он путал все карты вождей своими призывами к борьбе, своими беспощадными разоблачениями всякой политики соглашения. Результат его выступлений сказывается очень быстро: скоро вокруг него сколачивается небольшое ядро молодых профработников, все смелее выступающих против предательской политики профессиональной верхушки. Маленькая революционная группа Тельмана постепенно вырастает во все более крепнущую революционную оппозицию, находящую себе широкий отклик в массах транспортников.
В эти годы бешеного капиталистического предпринимательства, огромного роста капиталов и империалистических вооружений Германии каждое слово протеста, каждый призыв к борьбе были страшны для капиталистов: они отнимали у них желанную норму прибыли. Тельман становился страшнее, потому что он неустанно призывал к борьбе. Но он был страшен и профсоюзным бюрократам: его горячие выступления портили им карьеру, обостряли их отношения с предпринимателями, сокращали норму законных подачек. Портовые хозяева и профсоюзные боссы оказались братски связанными одной и той же идеей. Сетью провокации они опутали Тельмана. Следили за каждым его шагом. Придумывали тысячи придирок. Наконец настал день, когда сторож предупредительно закрыл ворота проходной будки перед Тельманом.
- Уволен.
- За что?
Кто мог дать ответ? Профчиновники основательно позаботились о том, чтобы увольнение прошло по всем правилам и чтобы профсоюзу оставалось только развести руками:
- Ничего не поделаешь. Сокращение штатов.
Широкие магистрали порта равнодушно встретили нового безработного. Порт жил своей равнодушной жизнью. В узеньких проулочках гнездились бесчисленные бюро, где принимали жаждущих надеть на себя рабочее ярмо. Тельман зашел в одно из них:
- Вам не нужны рабочие?
Сухой пароходный клерк оглядел его поверх очков. Огромный, плотный, могучий Тельман – геркулес, насквозь пропахший морем, – он был из тех, кого особенно любят хозяева: человек, не знающий усталости.
- Фамилия?
- Тельман.
Сухой чиновник оживился и внимательно осмотрел посетителя. Улыбнулся.
- Обождите минутку, – сказал он и вышел в соседнюю комнату. Он вернулся минуты через три, по-прежнему сухой и официальный.
- Нет мест, – сказал он грубо.
В соседнем бюро удивительно точно повторилась та же история. Тогда Тельман узнал, что такое черный список. Пароходные компании брезгливо отворачивались, как только он называл свою фамилию. Могучий грузчик, руки которого не знали усталости, он оказывался неподходящим через пять минут после того, как очередной очкастый клерк таинственно скрывался в соседнюю комнату. Черный список был самым страшным приговором безработному. Он обрекал его на вечное попрошайничество, вечное безделье, он закрывал перед ним двери всех контор, он душил его волю, делал из него послушного раба.
Но Тельман не стал рабом. Черный список не задушил его пламенной революционной воли. Он протаскался год по унылым, бездушным коридорам порта, и от этого ни на волос не уменьшилась его ненависть к капиталу. Но черный список еще раз заставил его задуматься над своим социал-демократическим бытием. Черные списки и классовое предательство шли нераздельно. Разве можно было представить себе черные списки, если бы профсоюзы и партия были аппаратами борьбы, если бы они не сменили революционные традиции на предпринимательские подачки? Профсоюз палец о палец не ударил для того, чтобы спасти одного из своих виднейших работников от голодного бродяжничества. Какая цена была такому профсоюзу?
Но капитал, выбросивший его из своего рабского лона, вспомнил о Тельмане. Он вспомнил о нем, когда на границах выросли знамена войны, когда штаб предъявил заявку на целые эшелоны пушечного мяса. Здесь каждая единица была на счету. Машина смерти требовала здоровых и крепких людей. Тельмана послали на фронт.
Уже в первые дни войны Эрнст с отвращением увидел, что его партийные вожди пресмыкаются перед империализмом. Черное воскресенье 4 августа отметило путь этого предельного погружения в предательское болото: партия голосовала за военные кредиты. Воплощенная во фракционной и цекистской верхушке, партия голосовала против сотен тысяч своих членов – рабочих, с ненавистью одевавших позорную солдатскую форму, форму защитников предпринимательского трона, негодовавших против нелепой братоубийственной бойни. Местные гамбургские делегаты, мелкие чинуши социал-демократии, заправлявшие рептильной газеткой «Гамбургер Фольксблатт», истошно вопили со страниц этого продажного листка:
- На фронт! На фронт! Сейчас рабочий и капиталист, банкир и бедняк в дружном единстве грудью своей будут защищать дорогое вам отечество. Когда враг у ворот, нет места классовой борьбе!
Тельман был один из тех, кто предложил тогда бойкотировать этот грязный листок, орган партии, к которой он еще продолжал пока принадлежать. Тельман, как и многие другие, еще верил в то, что им удастся сломить предательство, сохранив партию. Надо было сохранять и собирать революционные силы партии, спасать их от охватившего руководство политического разложения.
Одетый в солдатскую форму, Тельман пришел к своим местным, гамбургским вождям.
- Я еду на фронт, – сказал он, – каковы директивы? Необходимо организовать массу, готовить ее к революционному отпору.
Вожди переглянулись. Ироническая улыбка пробежала по их лицам.
- Вы просто слепы, Эрнст. Вы повторяете слова, давно потерявшие ценность. Какой революционный отпор? Во время войны классовая борьба должна утихнуть.
- А вы не находите, что это – прямое предательство?
Вожди пожали плечами.
- Как немец вы обязаны защищать отечество. Делайте, что хотите, на свой страх и риск. Партия не поддержит ваших выступлений. Возможно даже, что она вынуждена будет их осудить…
Тельман ушел. Он порвал всякие связи с вождями. Он увидел кровавую бойню во всем ее жутком неправдоподобии. Он увидел горы трупов под стенами Льежа, руины Лувена и гроздья извивающихся в газовой смерти тел на опаленных берегах Ипра. День за днем он разъяснял солдатам бессмысленность, нелепость этой бойни. Провокация шла за ним по пятам. Он попал в разряд опасных. На фронте есть свои черные списки. Но их кара страшнее: попавший в этот список предназначается для самых страшных участков фронта, где норма смертей значительно выше обычной. Но Тельман спасся от смерти. Тогда его бросили в военный суд:
- Бунтовщик!
Его приговорили к строжайшему заключению в военной тюрьме. Партия молчала: она отреклась от него. Низы уже начинали восставать против верхов партии. Рабочий-социал-демократ, облаченный в солдатскую форму, увидел, что наверху в партии сидят предатели. И он взбунтовался. Тогда, чтобы отвести это негодование в спокойные каналы, партийные демагоги создают «независимую социал-демократическую партию». Эта партия щеголяет страшно левыми лозунгами, но под сурдинку поддерживает официальную социал-демократию. Но ищущая правды рабочая масса партии бросается в оппозицию. Тельман идет к независимцам. Но и там он выступает как истый пролетарий-революционер:
- Никаких компромиссов!
Его быстро начинают ненавидеть и здесь: он мешает вождям обманывать массу, разоблачает их тайные связи. Рабочие-независимцы видят в нем своего, верят ему. На заре германской революции Либкнехт и Люксембург создают прообраз будущей германской Коммунистической партии. Тельман чувствует, что путь его совпадает с путем Карла и Розы. Но он не хочет уходить один: рабочий организатор, трибун, массовик – он старается увлечь за собой всю массу. Он задумывает блестящую диверсию против партийных вождей: он исподволь воспитывает массу в большевистском духе, он показывает ей пример русского пролетариата, он рассказывает ей о Ленине:
- Социал-демократия умерла. Будущее принадлежит большевизму.
Эта работа принесла свои плоды. Когда закончился съезд партии в 1920 году, Тельман перешел в ряды коммунистов почти со всей организацией независимцев округа Гамбург-Вассерканте.
Еще в 1919 году он создал боевые гамбургские рабочие отряды – те самые, которые героически дрались в 1923 году на баррикадах красного Гамбурга. В эти дни, когда полицейские бронеавтомобили врывались в забаррикадированные окраины Бармбека, обливая рабочие домишки свинцовым дождем, горсточка бесстрашных красногвардейцев во главе с Тельманом была единственной силой, высоко державшей знамя Советской Германии.
В эти дни партия проверяла себя в боях, и истинным большевиком оказывался тот, кто в бою принимал смелое решение, кто умел броситься в схватку и увлечь за собой рабочую массу. Таким был Эрнст Тельман. Имя его неразрывно связано с героическими днями красного Гамбурга. Оставленный без поддержки, Гамбург был залит кровью. Но четыре славных дня его борьбы сделали Тельмана героем всей пролетарской Германии.
Фашисты быстро раскусили, что в лице Тельмана партия приобрела могучего организатора. Уже тогда они стали распевать песенку: «Повесить Тельмана, Повесить!» Против Тельмана были мобилизованы отряды провокаторов, банды наемных убийц, шайки шпиков. Бандиты подстерегали его из-за угла. Буржуазные писаки изощрялись в выдумывании всяких сплетен, всякой клеветы о Тельмане. Социал-фашисты, увидев в Тельмане опасного соперника, поддерживали эту клевету. Фашистские бандиты не раз пробовали схватиться с ним, подстерегали его, набрасывались на него во время демонстраций. Тельмана спасали и его собственные кулаки, которые хорошо известны фашистским черепам, и кулаки окружавших его рабочих.
Только став у власти, подчинив себе весь аппарат государственной власти, фашизм решился поднять свою лапу на Тельмана. Его бросили в застенок.
Тельман – знамя германской революции. За ним – весь угнетенный народ Германии.
Из статьи в журнале «Смена», №243-244, апрель 1933 года
Имя Тельмана неотделимо от истории Рот фронта - революционной организации немецких рабочих, противостоящих надвигающемуся германскому фашизму с середины 20-х гг. Во главе колонн, одетых в серую форму красных фронтовиков, неизменно шел он со сжатой в кулак правой рукой и со всемирно известным приветствием «Рот фронт!». Боевой клич «Рот фронт!» вышел далеко за пределы Германии и стал интернациональным паролем революционеров всего мира.
Недатированный коммунистический плакат с призывом к солидарности с Советским Союзом.
* * *
Картина под названием "Баррикады в Гамбурге", 1923 год.
* * *
Другая картина - Эрнст Тельман на баррикадах в 1923 году
* * *
Плакат, вероятно, с мартовских 1932 года немецких президентских выборов, в которых Тельман участвовал. Текст: "фронт пролетарского класса выступает против программы Гинденбурга для буржуазии. Голосуйте за красных. Тельман".
* * *
Картина Fritz Weinek показывает готовность коммунистов бороться за дело.
Есть люди, вожди пролетариата, о которых не шумят в прессе, может быть, потому, что сами они не любят шуметь о себе, но которые являются, тем не менее, жизненными соками и подлинными руководителями революционного движения. К числу таких вождей принадлежит Я. М. Свердлов.
Организатор до мозга костей, организатор по натуре, по навыкам, по революционному воспитанию, по чутью, организатор всей своей кипучей деятельностью, - такова фигура Я. М. Свердлова.
Что значит быть вождём-организатором в наших условиях, когда у власти стоит пролетариат? Это не значит подобрать помощников, составить канцелярию и давать через неё распоряжения. Быть вождём-организатором в наших условиях это значит, во-первых, - знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки, уметь подойти к работникам, во-вторых, - уметь расставить работников так:
1) чтобы каждый работник чувствовал себя на месте;
2) чтобы каждый работник мог дать революции максимум того, что вообще способен он дать по своим личным качествам;
3) чтобы такого рода расстановка работников дала в своём результате не перебои, а согласованность, единство, общий подъём работы в целом;
4) чтобы общее направление организованной таким образом работы служило выражением и осуществлением той политической идеи, во имя которой производится расстановка работников по постам.
Я. М. Свердлов был именно такого рода вождём-организатором нашей партии и нашего государства.
Период 1917-1918 годов был периодом переломным для партии и государства. Партия в этот период впервые стала правящей силой. Впервые в истории человечества возникла новая власть, - власть Советов, власть рабочих и крестьян. Перевести партию, дотоле нелегальную, на новые рельсы, создать организационные основы нового пролетарского государства, найти организационные формы взаимоотношений между партией и Советами, обеспечив партии руководство, а Советам их нормальное развитие, - такова сложнейшая организационная задача, стоявшая тогда перед партией. В партии не найдётся людей, которые решились бы отрицать, что Я. М. Свердлов был одним из первых, если не первым, который умело и безболезненно разрешил эту организационную задачу по строительству новой России.
Идеологи и агенты буржуазии любят повторять истасканные фразы о том, что -большевики не умеют строить, что они способны будто бы лишь разрушать. Я. М. Свердлов, вся его работа является живым опровержением этих россказней. Я. М. Свердлов и его работа в нашей партии не есть случайность. Партия, породившая такого великого строителя, как Я. М. Свердлов, может смело сказать, что она умеет так же хорошо строить новое, как и разрушать старое.
Я далёк от того, чтобы претендовать на полное знакомство со всеми организаторами и строителями нашей партии, но должен сказать, что из всех знакомых мне незаурядных организаторов я знаю - после Ленина - лишь двух, которыми наша партия может и должна гордиться: И. Ф. Дубровинского, который погиб в туруханской ссылке, и Я. М. Свердлова, который сгорел на работе по строительству партии и государства.
Фёдор Афанасьев (1859-1905 гг.) — российский рабочий-революционер, большевик.
Родился в деревне Язвищи Петербургской губернии. В 1871 г. был отдан в фабричную школу Кренгольмской мануфактуры в Нарве, ткач. До отбывания воинской повинности жил в Нарве, затем уехал на родину, где приобрел популярность и был, несмотря на молодость, выбран сельским старостой.
Вскоре, однако, с чужим паспортом уходит из деревни скитаться по России.
Живет в Одессе, работая в порту, бродит по югу. Там его арестовывают и отправляют на родину, откуда он уже со своим паспортом отправляется в Петербург и поступает на фабрику Воронина. Познакомившись с Г. Мефодиевым и организовав кружок ткачей, Афанасьев связался с кружками рабочей организации Петербурга. Когда в 1889 г. рабочий комитет (центральный кружок) объединил рабочие кружки, Афанасьев был одним из первых и самых деятельных его членов.
Первая маевка петербургских рабочих в 1891 г. была организована в значительной мере усилиями Афанасьева. Он был одним из тех четырех рабочих, которые произнесли на этой маевке знаменитые речи, неоднократно перепечатывавшиеся за границей и в России.
Весной 1891 г. переехал в Москву, куда был направлен Л. Красиным для организации рабочих кружков и установления связи с другими городами. Поступил ткачом на фабрику Филонова, а затем на фабрику Прохоровской мануфактуры.
В сентябре 1892 г. был арестован по делу Бруснева и просидел в предварительном заключении в Таганской тюрьме до 30 июня 1893 г., затем был выслан на родину в Ямбургский уезд. 4 февраля 1895 г. посажен в Петербургскую одиночную тюрьму ("Кресты") для отбывания годичного тюремного заключения.
В августе 1897 г. поселился в Иваново-Вознесенске и около 2-х лет провел там в работе по организации ткачей в Иванове и Кохме. Из-за слежки переехал в июле 1899 г. в Ригу, где, поступив на Зассенгофскую мануфактуру, стал снова собирать вокруг себя рабочих.
15 ноября 1903 г. был там арестован и привлечен по делу об Иваново-Вознесенской группе РСДРП. Просидев в тюрьме до 10 января 1904 г., выпущен под особый надзор полиции (дело прекращено в 1905 г.).
После тюрьмы перешел на нелегальное положение и до своей смерти был секретарем сначала "группы Северного комитета", а затем Иваново-Вознесенского комитета.
Большевик. Пользовался огромной популярностью среди рабочих, звавших его "Отец". Как секретарь комитета партии, был одним из наиболее деятельных руководителей общей стачки местных текстилей в мае-июле 1905 г.
22 октября (4 ноября) 1905 года во время митинга на реке Талке Фёдор Афанасьев был растерзан толпой казаков и черносотенцев. На месте его гибели установлен памятный знак.
М.Фрунзе, близко знавший Афанасьева, писал: "Вероятно, многие помнят худую, сгорбленную от старости и долголетних скитаний по тюрьмам России, в очках, фигуру "Отца", тихо плетущуюся с костылем в руках. Невзирая на болезнь, на лишения, так бродил он из города в город, из села в село, поступая для добывания куска хлеба на фабрики и всюду немедленно же принимаясь за создание партийных кружков".
«Наш философ» - так представил его Маркс рабочим - делегатам в 1872 г. на Гаагском конгрессе Интернационала.
Дицген, действительно, - наш философ. По профессии рабочий-кожевник, он собственным упорным трудом, своей пролетарской волей, самостоятельно усвоил последние выводы современной ему науки и проник в самое «святилище» буржуазной философии - в теорию познания; выросший на физическом труде, он овладел искусством «головной работы», самостоятельно дошел до основных идей диалектического материализма и, примкнув к основоположникам коммунистического мировоззрения, остался до конца дней своих стойким агандистом философии пролетариата.
Дицген соединял в себе мыслителя и борца, теоретика и просветителя, агитатора и пропагандиста. Защита материализма в самых абстрактных областях, даже изложение самых отвлеченных философских теорий были подчинены у Дицгена более общей идее борьбы за дело рабочего класса. «Раскрепощение народа, освобождение его от подневольного труда, нищеты и нужды есть высшее благо, к которому стремится наш ум», - писал Дицген в «Письмах о логике». Интеллектуальный рост, идейное завоевание масс, - вот что является важнейшим орудием для достижения этой цели. Теоретическая, пропагандистская борьба за идейное завоевание масс есть важнейшая и притом органическая часть рабочего движения. «...Я очень рад, что в самом деле произошло то, на что я вряд ли мог рассчитывать, - писал Дицген Марксу 15 декабря 1872 года*, - а именно, что ты, по крайней мере, хочешь воздержаться от подпольной политики, чтобы располагать временем для выработки своей социальной теории. Я не отрицаю значения агитации, но она происходит, так сказать, сама собой, между тем как нет никого, кто был бы способен продолжать твой труд. И успехи, достигаемые благодаря теории, кажутся мне более верными и более важными, чем агитаторская практика».
Новое пролетарское мировоззрение, рожденное в муках, взращенное борьбой, горем, заботами, есть боевая материалистическая философия. Пролетарская философия должна быть сознательным призывом к борьбе и активности. «Философия должна быть близка рабочему классу, - говорит Дицген, - это еще не значит, что каждый рабочий должен стать философом, должен изучить отношение между идеей и материей. Ведь из того, что каждый из нас ест хлеб, еще не следует, что все должны молоть муку и печь хлеб. Но как рабочему классу необходимы мельники и пекари, так ему нужны серьезные исследователи, которые вскрыли бы тайные происки жрецов Ваала и вывели бы их на чистую воду. Высокое значение умственной работы пока еще недостаточно оценивается людьми физического труда. Инстинкт подсказывает им, что люди, задающие тон в нашем буржуазном обществе, - его естественные враги. Они видят, что под прикрытием умственного труда производится плутовство. Надо еще прибавить вполне понятную склонность с их стороны умственный труд недооценивать, а физический труд переоценивать. Такому грубому материализму надо противодействовать», - говорил Дицген в брошюре о «Религии социал-демократии». В рецензии на «Капитал» Маркса он возвращается , к этому вопросу. Умственный труд, - говорит там Дицген, - не должен пугать рабочего, который привык «в поте лица своего» добывать не только свои собственные радости, но и создавать возможность в десять раз больше радостей для других. «Когда я вначале не мог понимать трудов наших философов, я себе снова и снова говорил: то, что умеют другие, ты должен также уметь. Мышление не есть привилегия профессоров. Для него требуется, как и для любого занятия, лишь привычное упражнение. А ведь огромная масса рабочих, наконец, начинает понимать, что нет спасения вне упражнений в самостоятельном мышлении».
Иосиф Дицген: «Умственный труд не должен пугать рабочего, который привык «в поте лица своего» добывать не только свои собственные радости, но и создавать возможность в десять раз больше радостей для других.»
Рабочий класс должен осознать необходимость абсолютной идейной независимости, идейной самостоятельности, Дицген стремится это сделать практическим лозунгом своей жизни. «Я в скромном положении лучше себя чувствую, чем в привилегированном. Монашество нравится мне потому, что только при этом условии я могу сохранить абсолютно необходимую мне независимость», - пишет Дицген в письме к Зорге от 23/ХП 1886 г. И Дицген вновь и вновь повторяет, что духовное преимущество буржуазии превращается в материальную эксплуатацию. Каждый рабочий, желающий принять участие в деле освобождения своего класса, должен ясно представлять себе задачи своего класса, должен знать своего противника - капитал. Такова мысль, руководившая Дицгеном в его работах. И в этом - своеобразный просветительский характер деятельности Дицгена. Даже на стиле его работ отразилась эта черта. Работы Дицгена являются едва ли не единственными в философской литературе по простоте изложения. Дицген излагал свои мысли в самой популярной форме, обращаясь непосредственно к читателю-рабочему.
От всех работ Дицгена веет этим могучим стремлением подчинять рассмотрение самых абстрактных вопросов философии революционным задачам рабочего класса. Он звал рабочих к усвоению последних выводов науки, подчеркивая огромное значение теории и философии в практике классовой борьбы пролетариата. Негодования на несправедливость еще недостаточно. На помощь должно явиться еще и духовное орудие. Понимание познавательного метода представляет сильное оружие против религии, оружие, которым побивается эта последняя в самых отдаленных и тайных своих норах. «С уничтожением дуализма духа и материи падает и последняя теоретическая опора господствовавшего до сих пор подразделения на приказывающих и повинующихся, на угнетателей и угнетенных».
Философский монизм, - по мнению Дицгена, - это «пролетарский», «демократический» монизм. Теория познания проникается демократическим духом универсального, естественного равенства.
Искусство мышления не есть чистая, голая, но связанная с практикой теория, теоретическая практика. Ничего мистического, никакой «вещи в себе» нет в нашей способности мыслить. Человеческий мозг так же непроизвольно отправляет функцию мышления, как грудь производит дыхание. Профессорская буржуазная философия изображает философию, абстрактное мышление или теорию познания, как «святое святых», куда простым смертным вход запрещен; профессорская мудрость помещает способность мышления на высокий алтарь религиозного божества. Дицген разоблачает классовый смысл «аристократии духа», этого жалкого суеверия, лицемерно превозносящего «дух», доказывая, что так называемая свободная наука превращается в оплаченную адвокатуру.
Дицген метил прямо в цель. В основе дицгеновой «пролетарской логики», или теории познания, в сущности, лежит то мнение, что в способности управлять государством нет ничего сверхъестественного, демократ не должен смотреть на правителя государства, как на двуногое божество. «Все мы - прирожденные правители, а тот, кто является правителем, только случайно заведует обыкновенными делами, простой управляющий, каких в массе можно найти сотнями» *.
Против каких врагов пролетарской идеологии боролся Дицген? Неокантианство Ланге, агностицизм Дюбуа-Реймона, Вирхова, Негели, позитивизм Э. Геккеля - эти течения были подвергнуты Дицгеном резкой критике с точки зрения последовательной материалистической философии. На примере критики этих течений Дицген показывает, как глубоко ошибаются те, кто из науки делает какой-то фетиш, превращая научное знание в нечто непогрешимое, жреческое, стоящее выше всякой критики. Разве не заслуживает серьезного внимания то, что Дицген требовал критического, именно диалектически-материалистического отношения к естествознанию? Научное знание надо нести в массы, рабочий класс надо вооружать последними выводами науки, но естествознание с изучения отдельных фактов должно подняться на более высокий уровень теоретического философского обобщения. Дицген понимал необходимость диалектически-материалистического обоснования естественнонаучного знания. Защита теории и философии составляла одну из важнейших задач работ Дицгена. «Решающее слово все-таки остается за философами, ибо они являются специалистами в логике, - говорил он в «Письмах о логике». - Естествознание игнорирует исторические выводы философской работы мысли. Естественник работает над своей собственной специальностью, оказывая услуги диалектике скорее мимоходом и помимо собственного желания».
Мысль, что естествознание не может обойтись без философии, получила, как известно, глубокое развитие в заметках Энгельса по «Диалектике природы». Эту мысль мы встречаем и у Дицгена.
Дицген - враг узкого, ползучего эмпиризма. Специальные знания необходимы, но они должны быть поняты на основе монизма, единства методологии, «известного общего освещения», как «фундамента всякого исследования».
Дицген подчеркивает, что естествоиспытатель должен сознательно применять диалектически - материалистическую методологию. «Они, - говорит Дицген об естествоиспытателях, - далеко продвинулись в область знания, но лишь постольку, поскольку они трактуют о реально-осязаемых предметах. При всякой другой, абстрактной теме мы находим вместо «доказывающих фактов» адвокатские доказательства, потому что, если натуралисты и понимают, что такое факт, заключение, правило, истина, то только в применении к отдельному случаю, только инстинктивно, а не принципиально, не сознательно, не теоретически».
Развенчав фетишизацию так называемой беспартийной, «специальной науки», разоблачив классовый смысл прикрывающейся именем «свободного» естественнонаучного знания профессорской мудрости, Дицген, полный гнева и негодования, обрушивался на менее завуалированных лакеев реакции, мистики и поповщины.
Дицген бросал ядовитые стрелы презрения и негодования против библейски - божественного откровения, охраняемого жандармерией в рясах. Дицген боролся против титулованных приспешников и наемных слуг капитализма - профессоров, судей, адвокатов и других дипломированных лакеев поповщины, сознательно или бессознательно поощряющих самое низменное затмение умов. Дицген писал статьи и против профессиональных хамелеонов, торгующих пером, продающих свой стыд и совесть, защищающих «метафизику и религию, как старые опоры государственной мудрости». Книжники и фарисеи буржуазного общества знают, что делают: «Если народ перестает веровать, кто же сочтет нашу собственность священной и кто будет поставлять пушечное мясо отечеству?» . Разве буржуазная профессорская мудрость не проповедует терпение и покорность, ограничивая науку познанием «явлений», но не сущности? Разве под высокой сугубо-философской терминологией не скрывается тут проповедь идолопоклонства, сулящего загробную жизнь и побрякушки «вечной» справедливости, любви и нравственности?
Дицген проповедует энергию и активность. ««Беспощадность» есть слово, которое я избрал своим девизом», - говорит Дицген в письме к Марксу 20 мая 1868 г. Елейные речи ханжества и лицемерия внушали ему отвращение. И он с неумолимой беспощадностью разоблачает лицемерие, скрывающееся под оболочкой «возвышенных чувств» идеализма, срывая все фетишистские покровы. Привилегированная клика старается держать под пеплом ярко разгорающиеся искры пробуждающегося классового сознания. «Но, товарищи, не будем смущаться: угольки все же тлеют!» «Теперь время разрыхлить почву и заложить фундамент, - говорит Дицген. - Я всегда думаю, что семя должно быть посеяно, и я уже наполовину вознагражден за свой труд, хотя бы на каждую милю плодородной почвы падало бы и дало бы плоды только одно зернышко» *.
Все те, против которых боролся Дицген, все те, которых он бичевал и клеймил со страстью истинного революционера, продолжают свою гнусную работу. Проводниками религиозного дурмана являются ныне представители той партии, в рядах которой когда-то Дицген боролся против поповщины. Шейдемановцы проповедуют религиозную терпимость, социал-предатели все откровеннее, все подлее плетут опутывающие сознание масс сети христианской покорности, ханжества и лицемерия. Марксизм давно отодвинут в сторону. О материализме не может быть и речи, - не станут социал-лакеи компрометировать себя перед буржуазией. Так называемая свободная наука еще наглее выступает в союзе с жандармерией в рясах.
Атеистические памфлеты Дицгена сохранили все свое значение. Хлещущие, боевые, полные сарказма и железной логики фактов, они помогут рабочим стать сознательными борцами за духовное раскрепощение рабочего класса. Неутомимый, страстный борец за материализм, неуклонно разоблачающий классовые позиции буржуазии и в официальной профессорской философии, и в официальной науке, понесший четкое классовое мышление в широкие массы, - таким останется Дицген в памяти революционных рабочих.
2.
Иосиф Дицген родился 9 декабря 1828 года в Бланкенберге, недалеко от Кельна. В деревне Укерате он посещал сначала народную школу, потом городское училище в Кельне, потом частную латинскую школу в местечке Оберплейс. Он был еще юношей, когда отец, по ремеслу кожевник, определил его в свою мастерскую. Работая в мастерской отца, Дицген еще юношей знакомится с французским социализмом, самостоятельно изучает политическую экономию и философию. Философия Фейербаха при этом была главным «пробудителем» его мышления. Переломными этапами в жизни Дицгена явились, кроме знакомства с Фейербахом, революционный 48-й год и знакомство с «Коммунистическим Манифестом». Сам Дицген об этом впоследствии рассказывал следующее: «Хотя я родился в 1828 году, тем не менее моя сознательная жизнь началась с так называемого «безумного 1848 г.». Я изучал ремесло своего отца в его собственной мастерской, когда из «Кельнской Газеты» я узнал, что в Берлине народ победил прусского короля и завоевал себе «свободу». Отныне эта свобода стала для меня прежде всего предметом раздумья». «1848 год с его реакционерами, конституционалистами, демократами и социалистами пробудил в моей, тогда юношеской, душе совершенно непреодолимую потребность - добраться до критически устойчивой и исключающей сомнения точки зрения и положительного суждения о том, что из всего написанного и услышанного за и против является несомненно истинным, хорошим и справедливым. Так как я - вполне основательно - сомневался в существовании бога, а в церковь и вовсе не верил, то мне было очень трудно справиться со всем этим. Во время этих исканий я ознакомился с Людвигом Фейербахом, старательное изучение которого значительно подвинуло меня вперед».
В июне 1849 года реакция гонит Дицгена в Америку, где, как рассказывает его сын, Евгений Дицген, он «в течение двух лет работал в качестве кожевенного подмастерья, маляра и учителя, но большей частью путешествовал, пешком или плывя в лодке, по огромной территории Соединенных Штатов от Висконсина, на севере, до Мексиканского залива, на юге, и от Гудзона до Миссисипи с запада на восток». В 1851 году мы его вновь видим в мастерской отца. В 1859 году, стремясь добиться материальной независимости и обеспечить себе возможность научных занятий, Дицген переселяется в Америку. Он поселился в штате Алабама, открыл кожевенную мастерскую, но пробыл там недолго. Начавшаяся гражданская война заставила его в 1861 году вновь переехать на Рейн.
В 1859 году Дицген изучает «К критике политической экономии», он становится убежденным марксистом. Замечательно уже то проникновение в сущность марксистского мировоззрения, которое обнаружил Дицген, ознакомившись с этой книгой сейчас же по выходе ее в свет. В письме Марксу от 5 ноября 1867 г. Дицген говорит: «В свое время я прилежно изучил вышедший в Берлине первый выпуск «К критике политической экономии» и признаюсь, что никогда ни одна книга, как бы объемиста она ни была, не дала мне столько новых положительных знаний и не была так поучительна, как эта маленькая тетрадь. С большим нетерпением ожидал я продолжения. Вы первый выразили в ясной, неопровержимой, научной форме мысль, которая отныне станет сознательной тенденцией исторического развития, а именно мысль о подчинении слепой естественной силы общественного процесса производства человеческому разуму. Вы помогли уразумению этой тенденции, и вы содействовали выработке взгляда на наше производство, как на бесплановое, - и в этом заключается ваше бессмертное дело. Время должно принести и принесет вам всеобщее признание за это. Между строками вашего труда я читаю, что предпосылкой вашей обоснованной политической экономии является обоснованная философия».
По объявлению «Кельнской Газеты» Дицген в 1864 году принял предложение заведовать технической частью большого казенного кожевенного завода в Петербурге. В Петербурге Дицген пробыл пять лет. Здесь была написана им «Сущность головной работы человека». К этому времени относится, кроме цитированного выше, ряд писем к Марксу. Эти письма чрезвычайно интересны как документы, характеризующие яркую личность пролетарского философа. Дицген называет Маркса вождем движения, своим учителем, главой школы. Он пишет Марксу из Петербурга (20 мая 1868 г.): «... Я обязан вам пониманием исторического движения человечества, - сокровищем, которое возвышает меня над очень многими житейскими невзгодами, над всяким убожеством моего времени и окружающей среды. Мало того. Дав мне возможность вникнуть в общую сущность буржуазной экономии, вы тем самым дали мне возможность сознательно отстаивать мою личную точку зрения в этом обществе. Этой сознательности я в значительной степени обязан тем успехом, которым я до сих пор могу похвалиться в этом неизбежном буржуазном существовании».
На Гаагском конгрессе Интернационала Дицген говорил с Марксом о продолжении его «Капитала». 15 декабря 1872 года Дицген пишет Марксу: «Теперь я пишу статью, в которой стараюсь доказать, что учение современного социализма и коммунизма, т.е. теория Маркса, является законным порождением немецкой философии, что они представляют собой не что иное, как применение индуктивного метода к дисциплинам, в которых до сих пор злоупотребляли умозрением. Я имею в виду сделать еще многое, я постоянно занят то за письменным столом, то в мастерской, в которой я тоже люблю работать, но в которой я, кроме того, вынужден работать для заработка».
В Петербурге же Дицген пишет и в августе 1868 г. публикует в лейпцигском «Demokratische Wochenblatt» рецензию о вышедшем в 1867 г. первом томе «Капитала».
Дицген видит основную заслугу Маркса в том, что он показал «социальную сущность нашего частным образом организованного труда». Мы производим не единичным, а общественным, социальным трудом, хотя каждый знает, что этот труд является не как общественный, а как частный труд. «Открыв в ней социальную сущность, Маркс - такова задача подлинной науки - показал, что эта видимость обманывает». Политическая экономия является для него не твердой субстанцией, суммой вечных истин, а чем-то текучим, развитием. Она - основа истории культуры». В живой, политически заостренной форме Дицген дает сжатое изложение хода мысли в «Капитале» и кончает, что «при этом изложении нельзя избегнуть убеждения, что социальный вопрос есть не только вопрос рабочего класса, но и вообще вопрос жизни и смерти всего общества».
Меринг писал об этой рецензии в «Истории германской социал-демократии»: «Первый немецкий рабочий, которому принадлежит честь идейного овладения основным произведением научного коммунизма, был Иосиф Дицген, кожевник». Вильгельм Либкнехт также писал в своем некрологе о Дицгене об этой рецензии: «Оригинальность изложения, глубина мысли, замечательная форма мысли наполнили меня удивлением, и я тотчас понял, какой выдающийся ум вошел в ряды борцов нашего движения» *.
В сентябре 1869 т., когда Дицген вновь переехал из Петербурга в Германию, в Зигбург, в городок на Рейне, Маркс посетил Дицгена, чтобы лично с ним познакомиться.
Спустя год появляется первая и основная философская работа Дицгена: «Сущность головной работы человека».
Дицген переслал рукопись Марксу. В письме к Кугельману от 5 декабря 1868 года Маркс так отозвался о рукописи: «Дицген прислал мне отрывок рукописи о «Способности мышления», который, несмотря на некоторую путаницу в понятиях и на слишком частые повторения, содержит в себе много превосходных и, как продукт самостоятельного мышления рабочего, достойных изумления мыслей». Маркс переслал рукопись к Энгельсу. «В рукописи много остроумия, - отвечал Энгельс, - и, несмотря на недостатки в грамматике, значительный стилистический талант. В общем же замечательный инстинкт, который помог придумать так много правильного при такой недостаточной подготовке».
За время пребывания в Зигбурге с 1869 г. по 1884 г. Дицген публикует большое количество статей на экономические и философские темы во всех сменяющих друг друга партийных органах - «Volks-staat (1870 - 1876 гг.), «Vorwarts» (1877 г.), «Sozialdesiiokrat» (Цюрих, 1880 - 1888 гг.), «Neue Geselschaft» (Цюрих) и др., а также ряд брошюр: «Религия социал-демократии» (1870 - 1875 гг.), «Буржуазное общество» (1876 г.), «Очерки политической экономии» (1870 г.), «Социал-демократическая философия» (1876 г.), «О вере неверующих» (1880 г.) и серию «Писем о логике» (1880 - 1883 гг.).
В 1884 г. Дицген вновь переселился в Соединенные Штаты, где взял на себя редактирование партийного органа «Der Sozialist». В 1886 году он берет на себя редактирование газеты «Chikagoer Arbeiter-Zeitung» в тот критический момент, когда ее редакторы были арестованы в связи с известным анархистским покушением: когда, как рассказывал впоследствии Зорге* , «осторожные и добродетельные люди нашли нужным не признавать арестованных редакторов «Arbeiter-Zeitung», как людей, которых они совершенно не знают»; Дицген хотел броситься и заполнить брешь, образовавшуюся в рядах борющихся, и заменить в борьбе тех, кто был вырван реакцией. «Социалистическое издательство» («Soc. Publishing Society») приняло его предложение и вскоре назначило его главным редактором выпускаемых названным издательством газет: «Arbeiter-Zeitung», «Fackel» и «Vorbote».
В поведении Дицгена по отношению к анархистам нет и тени какой-либо беспринципности ( «я за него спокоен», - писал Энгельс в одном из писем к Зорге этого периода), - это поведение вытекало из убеждения, что важнее и существеннее выдвигать на первый план не то, что разделяет, а то, что связывает, что объединяет, что является общим для анархистов и социалистов.
В последние два года своей жизни (1886 - 1888 гг.) Дицген написал две брошюры: «Экскурсии социалиста в область теории познания» (1886 г.) и «Аквизит философии» (1887 г.). Это была последняя работа Дицгена. Он умер 15 апреля 1888 года. Смерть сразила его внезапно. Он беседовал о политической сущности забастовок, подчеркивая, что в забастовках неминуемо ставится вопрос о захвате власти, о грядущем крахе капитализма и недалеком дне победы рабочего класса. «Сорок лет назад я уже предвидел современное рабочее движение», - с этими словами он откинул голову, задыхаясь, и - его не стало. «Сорок лет, - писал «Der Sozialdemokrat» в № 19 в 1888 году, - Дицген целиком принадлежал социалистическому движению. Он был скорее человеком мысли, чем человеком дела, - именно он поставил своей задачей словом и мыслью распространять и внедрять в сознание немецких рабочих ясное мышление, в своих работах он в первую очередь стремился разбудить, развить, усовершенствовать «способность суждения» у - читателей, т.е. рабочих, и укрепить в них силу противодействия всем. религиозным суевериям»* .
Так писал центральный орган партии в некрологе о Дицгене.
Поскольку материалистическое мировоззрение означает взгляд на природу, как на нечто первоначальное, и на сознание, как на нечто вторичное, производное, Иосиф Дицген является последовательным материалистом. «С прежними материалистами общего у нас только то,. что мы признали материю предпосылкой или первоосновой идеи», - писал И. Дицген. Диалектический материализм открывает звено, связывающее дух и материю, определяя последнюю, - как первичное, а дух - как вторичное.
Метафизическое мышление замечает только различия и не видит их относительности. Метафизика в этом смысле есть «чрезмерность», по выражению Дицгена, т.е. чрезмерное выпячивание одной из сторон, одной из черточек бесконечно сложной и бесконечно разнообразной действительности. Дицген обвинял представителей различных направлений идеалистической философии, усматривая у них метафизически-чрезмерную односторонность. Например, ошибка Канта состоит в том, что различие между сущностью и явлением он сделал чрезмерным, он превратил сущность в нечто отличное, обособленное, чудесное, таинственное и непознаваемое. Между тем нет мира сущности и отдельно мира явлений, но мир един. Сущность не отделена от явления, не скрыта позади него, и сущность отличается от явления не больше, чем целое от части. Там, где метафизика видит различия и противоположности, Дицген подчеркивает переходы, связи, непрерывность.
«Диалектическое искусство», «новая, пролетарская логика», «пролетарский монизм» - под этими названиями Дицген, как он сам говорит, разумеет учение о развитии. «Вся вообще природа находится в процессе постоянного развития, мир - это целое, не имеющее конца и состоящее из конечных частей, мир есть и будет вечным движением, вечным изменением» * . Стало быть, продолжает Дицген, нет в мире абсолютно индивидуальных, неповторимых явлений: в мире все явления связаны.
Любимой и едва ли не главнейшей идеей Дицгена была идея взаимной связи и зависимости всех вещей, всеобщей обусловленности, мировой связи, естественного единства духа и природы, органического единства всего существующего. Не под сводами храма и не в головах ученых, но в живой взаимной связи всего мира следует искать критерий истинности, - писал часто Дицген. Любой предмет из окружающей действительности тысячами связей объединен с нею. Например, возьмем камень. Камень «имеет» цвет, но без солнечного света он был бы черным, т.е. бесцветным. Но цвет камня зависит не только от света, но и от глаза. Человек, слепой к восприятию цветов, видит камень совершенно другим. Далее говорят, что камень «имеет» тяжесть. Но тяжесть зависит не только от собственной массы камня, но и от силы притяжения земли. Также и теплота, которую я чувствую в камне, зависит от солнечных лучей, а также от того, теплой или холодной рукой я беру камень. Камень, который я держу в руке, нельзя таким образом вырвать из всеобщей связи явлений.
Возьмем другой пример. Вот, например, капля воды. «Она различно видоизменяется, в зависимости от того, в связи с какими предметами она находится. Прежде всего капля воды может существовать лишь при известной температуре. В зависимости от изменения температуры она может принимать форму льда или пара: в жирном составе она остается компактной, в соли распускается. В зависимости от удельного веса жидкости, с которой она входит в соприкосновение, она плавает на поверхности или же падает вниз. Без связи с землей, с температурой и силой тяжести эта капелька, да и вообще все капли воды исчезли бы в бесконечном пространстве и не имели бы бытия. Следовательно, формы вещей изменяются в зависимости от их взаимной связи с другими вещами, и они являются именно теми, а не другими вещами, только как части мирового целого».
Сказанное о капле воды и камне, по Дицгену, приложимо ко всем вещам. Величайшей заслугой Дицгена является то, что он последовательно развил и сделал все выводы из всеобщей взаимной связи явлений.
Особенность работ Дицгена по теории познания состоит именно в том, что мысль о всеобщей взаимной связи, явлений он прилагает и к нашему познанию. Способность мышления неразрывно связана со всем остальным материальным миром. Сущность познавательной способности можно понять не в ее «чистом» виде, как она существует сама по себе, а лишь в связи с чем-либо другим, например, с историей культуры («Письма о логике», изд. 1908 г., стр. 126) или в ее естественной связи с природой, в связи с остальным материальным миром. «Вот это-то признание органического единства всего существующего , и составляет главный базис моей логики», - говорит Дицген в «Письмах о логике». «Чтобы мыслить действительно связно, ни одну вещь ты не должен рассматривать, как нечто самостоятельное. Но все только как текучее свойство единой субстанции», - пишет Дицген сыну. Но это относится и к самой мысли!
Теория познания не совпадает с формальным учением об интеллекте, а непосредственно связывается с учением о мире вообще, или, как выражается Дицген, с учением о других вещах. Логика является продуктом не «головной работы» в ее чистом виде, но естественного развития самой природы. Ее законы - это не законы, существующие только в голове, в мысли. Если в мире все связано, если вещь, вырванная из всеобщей мировой связи, есть нечто нереальное, мертвое, как пустая абстракция, то и мысль должна быть реальным отрезком действительности, действительным куском всеобщей связи явлений. Реально все, «все, даже чрезмерное, если только оно совершается сознательно, в известное время и при известной обстановке». Идеальное существует лишь в связи со всем остальным, «реальным» миром, поэтому идеальное только относительно идеально. «Мысль есть часть всей совокупности бытия. Мысль, интеллект существует реально. «Фантазия и истина, идея и действительность - суть два явления единой природы». «Как логика является действительной, так и действительность является логичной.»
Обычно проводят резкое различие между тем, что действительно, и тем, что только мыслимо. Это различие правомерно, говорит Дицген. Если бы Дицген не проводил этого различия, он смог бы провести грани между материализмом и идеализмом. Для материалиста действительность существует независимо от того, мыслится ли она или нет. Но, говорит Дицген, этого различия не следует преувеличивать до такой степени, что будто бы мыслимое существует лишь в нашей голове, а на деле не имеет реального бытия. Но на самом деле мысль бесконечными отношениями связана со всем остальным материальным миром, и она не менее реальна, чем весь мир, частью которого она является.
Формальная же логика преувеличивает значение различия и различения. Она не понимает диалектической природы вещей, которые не только существуют порознь, раздельно, но и взаимно связаны между собою. Мы должны знать, что «разнообразие есть единство, изменчивость постоянна и постоянное изменчиво». В мире нет никаких существенных различий, не имеющих между собою никаких связей, никаких посредствующих звеньев, ничего общего: «одинаковое различно, и различное одинаково», «все является одновременно вечным и временным, истинным и неистинным, великим и малым, все не только односторонне, но и разносторонне и, следовательно, противоречиво».
Логика исследует формы мысли, но мысли в том виде, в каком она существует в действительности. Логика не только учение о мышлении. Она стремится расширить область своего применения до «бесконечных пределов», по выражению Дицгена, до «последних вопросов всякого знания», в противоположность формальной логике. довольствующейся исследованием ограниченной области «логического» порядка. Дицген неправильно называет эту новую реальную логику «метафизической», но в основе его критики формальной логики у него лежит совершенно правильная мысль. Дицген говорит, что «формалисты похожи на отливальщика фарфоровых изделий, который думает, что его ремесло может ограничиться лишь формой посуды, горшков и кувшинов, но что ему нет никакого дела до вещества, из которого он их приготовляет. Однако он забывает при этом, что он должен как форму наполнять веществом, так и веществу придавать форму. Эти вещи можно разделять только на словах, но не в действительности...» * .
Итак, всеобщая мировая связь явлений приводит нас вместе с Дицгеном к утверждению, что мысль, сознание, логика не менее «действительны», если так можно выразиться, чем природа.
Точка зрения Дицгена целиком совпадает с тем пониманием основной противоположности духа и материи, какое мы имеем в философии марксизма - в диалектическом материализме. Материализм, говорил Ленин, состоит не в том, что сознание существует менее реально, чем материя, а в том, что сознание есть нечто вторичное, а материя - первичное. В «Конспекте «Науки логики» Гегеля» Ленин делает пометку: «Против вульгарного материализма. N43: различие идеального от материального тоже не безусловно, не «непереходимо». И дальше, в известном фрагменте о диалектике: «Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, метафизического. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, uberschwengliches (Dietzgen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы». Идеализм есть пустоцвет, бесспорно, но, - подчеркивает Ленин, пустоцвет, растущий на живом дереве живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного человеческого познания».
Карл Маркс : «Дицген прислал мне отрывок рукописи о «Способности мышления», который содержит в себе много превосходных и, как продукт самостоятельного мышления рабочего, достойных изумления мыслей». Фридрих Энгельс: «В рукописи много остроумия, и, несмотря на недостатки в грамматике, значительный стилистический талант. В общем же замечательный инстинкт, который помог придумать так много правильного при такой недостаточной подготовке».
Вот почему Дицген вполне последовательно конкретизирует идею всеобщей мировой связи, когда выступает с неслыханным для формальной логики утверждением, что общее не менее реально, чем единичное и особенное. Но что такое «общее»?
Мышление, - говорит Дицген, - есть «физическая работа, которая, как и всякая другая работа, не может существовать и функционировать без материала». Для мышления я еще нуждаюсь в веществе, которое я и должен мыслить. Такое вещество или материал для мышления даны в явлениях природы и жизни. Это и есть то, - говорит Дицген, - что мы называем конкретным, частным. Это - «конкретные, особые, чувственные формы вещей, которые мы познаем непосредственно в опыте» * . Из этого конкретного, чувственного, многообразного мышление извлекает его однородное или всеобщее содержание.
Мыслительная способность состоит, именно, в том, что объекты чувственного восприятия превращаются в простые понятия путем извлечения их сходных черт и однородного или всеобщего содержания. Глаз исследует то, что можно видеть, ухо воспринимает то, что можно слышать, а наш мозг - то всеобщее, что может быть объектом знания. К анализу нашей мыслительной способности не применимы ни физические инструменты, ни химические реактивы, но, продолжает Дицген, здесь недостаточно и просто чувственного наблюдения: здесь необходима еще способность образовывать понятия или теоретический анализ. Сущность мыслительного акта, образующего понятия, заключается в том, что он «в предметах, разнообразных в своей чувственной телесности, отыскивает всеобщее содержание, родовое единство» . Теоретический анализ, который в учении о мышлении заменяет и физические инструменты, и химические реактивы, состоит в том, чтобы «вывести из особенного всеобщее» (aus dem Besonderen das Allgemeine zu erforschen) , «из чувственного, конкретного развить абстрактное или всеобщее». «Всеобщее есть содержание всех понятий, всякого познания, всякой науки, всех мыслительных актов». «То общее, в чем сходны различные животные или различные явления света, образует элемент, который составляет понятие животного вообще или света вообще». Мышь и слон теряют свои различия в тождественном, общем понятии животного вообще. «Понятие объединяет многое в единство, из частного развивает общее». И Дицген заключает этот ход мысли следующим положением: «Если развитие всеобщего из особенного есть общий метод (die generelle Methode), форма и способ вообще, которыми разум достигает познания, то тем самым установлено, что разум состоит в способности выводить общее из особенного», «состоит в развитии общего из особенного, в отыскании синтетического или абстрактного в конкретном и чувственно данном».
Но из предыдущего мы знаем, что «мир существует как связь и что вещь, вырванная из этой связи, перестает существовать». Стало быть, диалектика всеобщей мировой связи такова, что общее неразрывно связано с особенным, абстрактное - с конкретным. Всеобщая мировая связь учит об относительности, о переходе, о текучести, о развитии общего из частного и частного из общего.
В этом и только в этом состоит диалектически-материалистическое учение о реальности общего. «Отдельное не существует иначе, как в той связи, которая ведет к общему, - говорит Ленин. - Общее существует лишь в отдельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее. Всякое общее есть (частичка или сторона или сущность) отдельного. Всякое общее лишь приблизительно охватывает все отдельные предметы:
Всякое отдельное неполно входит в общее и т. д.». Следовательно, общее не менее реально, чем отдельное. Общее, абстрактное не есть только в голове существующее, как бы менее реальное, чем конкретное, чувственно воспринимаемое и обособляемое. Общее, напротив, входит в определение отдельного и конкретного. «Мы говорим: Иван есть человек, и уже здесь есть диалектика: отдельное есть общее».
Никоим образом общее по своему содержанию не может быть беднее особенного или частного. С точки зрения формальной логики, чем более общо понятие, тем оно бессодержательнее. На самом деле, в частном нет ничего, что не содержалось бы в общем. Но в частном, действительно, содержатся только некоторые, именно частные, особенные, отдельные, но не все возможные черты. Выходит, что общее, наоборот, богаче, содержательнее, чем частное. До тех же пор, пока общее нами не определено в связи с частным, не расчленено, не развито как единство в многообразии частного, - оно выступает, как нечто более бедное, чем частное. Такова точка зрения формальной логики: общее есть механическая сумма сходных черт, - следовательно, общее противопоставлено частному, обособлено от частного. Отсюда Гегель правильно заключает о том, что формальная логика не в состоянии понять общего, как общего, т.е. конкретного, реального общего, так как принуждена рассматривать и само общее, как «частное». Это и есть формальное логическое учение об абстрактном общем или об абстрактном тождестве. Диалектика требует, чтобы брали общее и частное в их внутренней связи, переходах конкретности. Частное противоположно общему, но оно существует в связи с общим, и это единство противоположностей частного и общего и образует то, что называется конкретным понятием * . Абстрактное понятие или абстрактно-общее - это то же понятие о единичном, это, строго говоря, - то же частное, но лишенное некоторой группы определений, это - тень того же частного, это - именно только понятие, субъективное, «логическое», формальное, мертвое. Наоборот, конкретно-общее дано во взаимном проникновении частного и общего. Конкретно-общее есть одно целое, охватывающее все частное в единстве, в связи. .Поэтому бессмысленно противопоставлять конкретно-общее частному, - конкретность общего в диалектике в том и состоит, что она позволяет различать общее, дифференцировать, отличать от другого общего, как одно целое от другого.
Мы не собираемся, разумеется, развивать здесь высказанные положения о конкретном понятии (здесь, разумеется, оказалось бы необходимым обосновать их историко - материалистически, а также в связи с развитием естествознания). Проблема конкретного понятия нас интересует здесь лишь в той связи, в какой необходимо подчеркнуть огромное диалектическое значение учения Дицгена об относительности противоположностей общего и частного.
В то время как формальная логика в общем и частном видит только застывшее различие, противоположность, - «теория познания или диалектика» (выражение Дицгена) учит, что как форма неразрывно связана с ее противоположностью, содержанием, как тождественность и неподвижность - с текучестью и изменяемостью, так общее неразрывно связано с частным. Вот почему, «поднявшись на высоту логической диалектики или диалектической логики, философия должна исследовать не только мышление, но также и отображаемый мышлением оригинал». Формальная логика забыла о связи противоположностей и чрезмерно противопоставила мышление бытию, оторвав его от последнего.
Дицген правильно указывает на имманентную противоречивость мышления, сознания, понятия, объединяющего противоположности частного и общего. Он говорит: «Сознание обобщает различное и различает общее. Сознание противоречиво, - и притом настолько, что оно... обобщает противоречие. Оно устанавливает, что все явления, все части природы противоречивы и что все реально существующее является тем, что оно есть, благодаря взаимодействию с другим, с противоположностью». Бытие дано не в общем, т.е. оно не вообще дано, но «общее существует в действительности или чувственности только особенным способом». С другой стороны, «каждое особенное бытие имеет также свою особенную общность».
Вот почему познание состоит в выделении, отыскании общего в частном, особенном. «Особенное есть мера общего».
Далее, Дицген на примере теории эволюции Дарвина показывает огромное значение реальности видов, как целых, органических единств, позволяющих отличать одну совокупность разновидностей от других совокупностей разновидностей, противопоставлять одни виды другим.
Дарвин не только обогатил естествознание. Дарвин оказал неоценимую услугу также и логике. «Доказав, что птицы произошли от амфибий, он пробил брешь в неподвижной раньше классификации». Он внес в нее движение и жизнь. Зоологическое деление не постоянно, но сплошь изменчиво. «Происхождение видов» в живой форме рисует переход от одного животного вида к другому, их изменчивость и текучесть. Дицген видит величайшую заслугу Дарвина в том, что он показал, каким образом всеобщая мировая связь, мировая органическая связанность, родственность и взаимозависимость всех разновидностей есть реальный естественный факт.
Дицген правильно указывает на глубокую внутреннюю связь Дарвина с Гегелем. Гегель был гениальным предшественником теории эволюции Дарвина, Дарвин был гениальным завершителем теории познания Гегеля. «Эта последняя, - говорит Дицген, - есть учение о развитии, включающее не только возникновение всех видов животной жизни, но также возникновение и развитие всех вещей; это космическая теория всякого развития».
Дарвин устранил пропасти, вырытые религиозным мировоззрением между классами и видами, и заменил трансцендентальное сверхъестественное создание реальным саморазвитием. Как у Дарвина виды животных переходят один в другой, так и у Гегеля - все понятия, все группы явлений, все области духа и знания. И тот и другой учат, что везде имеются различия и противоположности, но они относительны, не чрезмерны. « Гегель предвосхитил Дарвина, но Дарвин, к сожалению, не знал нашего Гегеля», - говорит Дицген.
И подобно тому, как из всеобщей мировой связи противоположностей Дицген выводит и развивает мысль о реальности общего, так и примером Дарвина он пользуется для того, чтобы показать, как реально выражается относительный характер противоположности общего и частного, родового и видового в органической жизни. Заслугу Дарвина в этом отношении Дицген видит в ясном, фактическом обнаружении реальности общего, т.е. вида. Соединение разновидностей в вид или соединение видов в единое царство есть не только дело логического акта, но и жизненный факт. До Дарвина классификация видов была делом чисто механическим. «До Дарвина соединение в одно царство всех животных от самых ничтожных до самых больших представлялось классификацией, существующей лишь в мысли, мысленной классификацией; после Дарвина эта классификация стала классификацией, существующей в природе»* . «До Дарвина, - пишет Дицген, - нам были известны только живущие отдельные экземпляры животных, животное вообще существовало лишь как отвлеченное понятие. Но со времени Дарвина мы узнали, что не только отдельные экземпляры, но и животное вообще является живым существом. Это собирательное животное существует, движется и изменяется, переживает историю, представляет собою организм, состоящий из многих членов... Он доказал нам, что собирательное животное представляет собою не мертвое отвлеченное понятие, а движущийся процесс, лишь скудную картину которого давало нам до сих пор наше познание».
Дицген совершенно ясно указывает, что под «животным вообще» он разумеет «собирательное животное». Из слов Дицгена совершенно ясно следует, что Дицген, как материалист, не мог допустить, чтобы животное вообще существовало рядом с отдельными экземплярами животного вида.
3.
В знаменательную дату столетия рождения рабочего-философа, выдающегося идеолога-социалиста и просветителя-пропагандиста диалектического материализма, рабочий класс отмечает память одного из наиболее близких марксистских писателей-философов. Но мы бы совершили грубую ошибку, не подчеркнув, что рабочий читатель, изучая Дицгена, должен знать, что Дицген дает не всегда верное изложение марксистской философии. Дицген часто выражает свои мысли расплывчато и неясно.
Когда неокантианские и эмпириокритические ревизионисты были разбиты наголову, за неясности и расплывчатые формулировки И. Дицгена ухватились, так называемые, «дицгенисты», рассматривавшие философию Дицгена как «дополнение» к марксизму. Кое-где И. Дицген путал, кое-где, благодаря расплывчатым формулировкам, он отступал от выдержанного материализма, и вместо того, чтобы в этой путанице некоторых понятий видеть слабость Дицгена, в ней ревизионисты видели его силу. За эти неясности, как известно, ухватились ревизионисты - «дицгенисты» и «махисты»: Евгений Дицген, Паннекук, Унтерманн, Фр. Адлер, Г. Экштейн. По стопам ревизионистов идут и наши механисты, порицающие Дицгена в «путанице» как раз за то, что на самом деле является заслугой Дицгена, как диалектического материалиста (А. Тимирязев и К°). По стопам ревизионистов, впрочем, и раньше шла Л. Аксельрод, критиковавшая его за кантианство и махизм как раз в том, в чем Ленин (в «Материализме и эмпириокритицизме») видел у Дицгена выдержанный материализм.
В чем выражаются слабые стороны Дицгена?
В наши задачи не входит рассмотрение всех встречающихся у Дицгена недостатков, ошибок, неясностей, неточностей. Несомненно, при подробном анализе его рассуждений, у Дицгена нетрудно открыть и путаницу в понятиях, и ошибки. В данной связи мы отметим лишь общий характер его слабых сторон.
Это, во-первых, расплывчатость формулировок. Дицген, обращаясь непосредственно к рабочему, стремится к максимальной простоте изложения. Не давая точного определения употребляемых понятий, он прибегает к образам и аллегориям для пояснения своей мысли. Но язык образов и аллегорий мстит Дицгену. Его формулировкам не хватает ясности. Дицген сам сознавал и стремился выправить стиль.
«Я вынужден разрабатывать свои мысли, - писал он к Зорге 15 июня 1885 г., - до полной ясности. И вина - в моей слабости, если мне это не всегда удается. И так как я имею теперь возможность повторяться, то у меня есть также возможность совершенствовать форму изложения».
Это, во-вторых, расплывчатая двусмысленная местами характеристика основных направлений в философии, стушевывающая грань между ними, как и вообще между всеми противоположностями и различиями.
Дицген, - на это в свое время обратил внимание Ленин, - выступил на философское поприще тогда, когда плоская материалистическая философия Дюринга и Бюхнера была наиболее распространенным течением в передовой интеллигенции вообще и в рабочих кругах в частности. Совершенно естественно, - подмечал Ленин, - что Дицген, как и Маркс и Энгельс, должен был не на повторение старого обратить все свое внимание, а на подчеркивание того, чего у старых материалистов особенно недоставало, именно: диалектики. Дицген скорее боролся против вульгаризации материализма. Отсюда все его учение о всеобщей мировой связи, об относительности всех различий и противоположностей, о недопустимости всех «чрезмерностей» различения и обособления, наконец, о реальности идеального и общего.
Но Дицген не всегда замечает грани, отделяющей диалектику от релятивизма. Дицген нередко ограничивался подчеркиванием условности, относительности всех различий и противоположностей, но в относительном он видел только относительное и ничего более. Дицген боролся против представления о мире, как о чем-то мертвом, застывшем, неподвижном, но он не всегда умел отмежеваться самым решительным и недвусмысленным образом от идеализма. Например, по мнению Дицгена, различие между материей и сознанием не чрезмерно, не абсолютно, а относительно. Однако Дицген прав только и том смысле, что и то и другое реально существует, и что как раз этого не понимает старый антидиалектический, метафизический материализм. Но Дицген ошибается, когда благодаря расплывчатой формулировке, не замечая грани между релятивизмом и диалектикой, делает вывод, что недостаточен не старый, метафизический материализм, а материализм вообще, и что противоположность между идеализмом и материализмом также условна. И уже совсем нельзя согласиться с Дицгеном, когда он предлагает расширить понятие материи, чтобы в него отнести и способность познания.
Дицген не замечает, что сказать: «сознание есть часть бытия» значит допустить неясность, сделать шаг к путанице, к смешению идеализма и материализма. Для диалектического материализма Маркса и Энгельса мышление и сознание являются не просто «частью» бытия, но и его отражением. Дицген «уничтожение противоположностей» проводит дальше, чем требует материалистическая диалектика. Ни Маркс и Энгельс, ни Плеханов, ни Ленин не уничтожали противоположности между идеализмом и материализмом: они решительно объявили себя сторонниками материализма. Противоположность между материализмом и идеализмом не «примирима».
Это, в-третьих, недостаток диалектики. Он сказывается уже в выше отмеченном неумении Дицгена видеть в относительном не только относительное, но и абсолютное. Но недостаток материалистическо-диалектической школы еще глубже чувствуется и в способе мыслить, и в форме изложения. Маркс раскритиковал первое произведение Дицгена за слишком частые повторения, но, в сущности, и позднейшие произведения Дицгена являются лишь повторениями первого. Ни одна крупная работа Дицгена не дает органического развития темы. Дицген повторяет, доказывает, приводит новые и новые факты, оттенки, формулировки, но мысль не развивается как одно связное целое. Прав Маркс в своем отзыве о Дицгене в письме к Энгельсу от 4 октября 1886 г. Он писал в нем: «Дицген всего лучше сделает, если изложит все свои мысли на двух печатных листах и напечатает это, от своего имени, как кожевника. Если он опубликует их в том объеме, в каком он предполагает это сделать, то он осрамится благодаря недостатку диалектического развития и вращению в круге». Энгельс согласился с мнением Маркса и в ответном письме добавил:
«Диалектика есть, но больше в виде проблесков, чем в связи»... «Повторения, - писал Энгельс, - являются результатом и непривычки к логической школе» . В ответе (от 7 ноября 1868 г.) на это письмо Маркс замечает: «очень для Дицгена плохо, что он не изучил Гегеля».
Таковы слабые стороны произведений Иосифа Дицгена. За неясности и ошибки Иосифа Дицгена ухватились ревизионисты, пытаясь создать из них «дополнение» к Марксу и Энгельсу. Социал-демократический «Форвертс» в статье, посвященной столетию со дня рождения Дицгена в № от 9 декабря 1928 г., также проводит параллель между Дицгеном и Махом, усматривая положительное значение Дицгена в близости его к Маху и восхваляя Дицгена за отступления от «узкого материализма».
Мы чтим в Дицгене борца за диалектический материализм, но отметаем «дицгенизм», созданный из его неясных, расплывчатых формулировок. Никакого «добавления» к марксизму Иосиф Дицген не дал и не мог дать. «Дицгенизм» в отличие от диалектического материализма, - говорил Ленин, - есть путаница, есть шаг к реакционной философии, есть попытка создать линию не из того, что есть великого в Иосифе Дицгене (в этом рабочем-философе, открывшем по-своему диалектический материализм, много великого!), а из того, что есть у него слабого».
Мы с Иосифом Дицгеном, но с «дицгенизмом» нам не по пути. Декабрь 1928
* Опубликовано в «Vorwarts'e» в № от 9 дек, 1928 г.
* «Религия социал-демократии», русский пер., Петроград 1915 г., стр. 15;
* Письмо к Зорге от 15/V1I - 1885 г.
* Опубликовано в «Vorwarts'e» в № от 9 декабря 1928 г.
* Gesch. d. deutsch. Sozialdem., 2 Aitfl., Bd. Ill, S. 307.
* «Die Neue Welt Kalender» 1890, S. 65 (подписано: W. L.).
* «Neue Zeit» 1895, Bd. II, S. 339. См. также биографию Дицгена, написанную его сыном, Евгением Дицгеном, Ges. Schr., 1911, Bd. 1.
* «Der Sozialdemokrat» № 19, 1888.
* Письма о логике, русск. перев., 1908 г., П. Дауге, стр. 141
* Выражение «конкретное понятие», а также первое обоснование этого понятия принадлежит, как известно, т. А. М. Деборину.
* Письма о логике, русск. перев., изд. Дауге, 1908 г., стр. 131.
23 апреля 1942 года революционерка, коммунистка Ольга Бенарио-Престес была казнена фашистами в концлагере Бернбург.
Ольга Бенарио-Престес (12 февраля 1908, Мюнхен — 23 апреля 1942, Бернбург) - немецко-бразильская революционерка-коммунистка, жена Луиса Карлоса Престеса и мать Аниты Леокадии Престес.
Дочь богатого немецкого юриста Ольга Бенарио рано приобщилась к социалистическим и коммунистическим настроениям времен Веймарской республики. В 1923 году вступила в КИМ. В 15-летнем возрасте она уже стала одним из лидеров немецкого союза коммунистической молодёжи.
В 1926 году Ольга переезжает из родного Мюнхена в Берлин, где становится членом коммунистической партии и активно в ней работает. Здесь она знакомится с коммунистическим активистом Отто Брауном. И вскоре полиция арестовывает их обоих по обвинению в «подготовке государственной измены» - им инкриминировался шпионаж в пользу СССР.
Ольгу и Отто поместили в тюрьму Моабит. При помощи отца-адвоката Ольга была выпущена на свободу, а Браун остался в тюрьме. 11 апреля 1928 года он и ещё несколько политзаключённых были выкрадены из зала суда членами КПГ при участии Ольги Бенарио.
Полиция безуспешно разыскивала Ольгу и Отто, но они успели тайно перебраться в Чехословакию, потом в Москву, где Ольга поступила в Международную ленинскую школу. После окончания школы она работала членом Исполкома Коммунистического интернационала молодёжи, а также по линии Коминтерна за границей - в Англии и Франции, где руководила антифашистской работой. Была сотрудником коммерческой советской дипломатической миссии в Берлине. В 1928 году приняла участие в Пятом съезде Коммунистической Молодежи в Москве. По возвращении в Германию в следующем году была брошена в тюрьму на три месяца, обвиненная в подрывной деятельности. После освобождения Ольга вернулась в Советский Союз, где работала в Коминтерне (Коминтерна) - органе, призванном сплотить различные коммунистические партии во всем мире. В Советском Союзе встретила Луиса Карлоса Престеса, видного бразильского революционного лидера, который жил там с 1931 года, и вышла за него замуж.
В 1934 году на заседании делегатов Южноамериканского Коминтерна в Москве, на котором присутствовали представители из Бразилии, было решено, что Луис Карлос Престес вернётся в Бразилию, чтобы принять участие в организации вооруженного восстания против президента-диктатора Жетулиу Варгаса и в установлении революционной власти в стране. Его будет сопровождать небольшая группа опытных революционеров, отвечающих за оказание помощи в подготовке восстания. Ольга была частью этой группы, в которую также вошли немец Эрнст Артур Эверт, американец Виктор Барон Алан, бельгиец Леон Жюль Банне и аргентинец Родольфо Жиолди.
Приехав в Бразилию в апреле 1935 года, Престес и Ольга осталась в подполье, хотя имя Престеса восторженно воспринималось в среде бразильских левых. Ему удалось добиться сплочения Альянса Национального Освобождения (NLA), политического фронта антифашистского характера с различными левыми движениями, включая коммунистов. Подготовка восстания продолжалась, когда в ноябре того же года вспыхнуло вооруженное восстание в Натале. Престес отдаёт приказ присоединиться к восстанию, постараться добиться того, чтобы оно распространилось на остальную часть страны. Но удалось поднять только некоторые воинские части Ресифи и Рио-де-Жанейро. Бразильское правительство вскоре вернуло контроль над ситуацией, жёстко разогнав оппозицию. Ноябрьское восстание потерпело поражение
В течение нескольких месяцев Престес и Ольга скрывались в подполье, но в марте 1936 были выслежены и схвачены полицией. Даже не смотря все акции протеста и на то, что Ольга была беременна, она была депортирована в Германию в сентябре того же года, где немецкая тайная полиция доставила её в гестапо.
Арест Ольги в Бразилии
Из фашистской тюрьмы Ольга была отправлена в концентрационный лагерь Равенсбрюк, где родила дочь Аниту Леокадию Престес. Под влиянием широкой международной кампании за её освобождение, Анита была спасена своей бабушка по отцовской линии, которая увезла девочку в Мексику, а после падения диктатуры Варгаса - в Бразилию, где отец ребёнка, Луис Карлос Престес, находился в тюрьме.
Ольгу Бенарио, однако, освободить из концлагеря не удалось. По воспоминаниям солагерниц-политзаключённых, Ольга в лагере сохраняла мужество и бодрость духа, проводила среди них подпольные просветительные занятия по литературе, языкам, географии, занималась с ними гимнастикой. Весной 1942 года Ольгу в составе группы из 2 000 других женщин-политзаключённых передали в распоряжение нацистских медиков, занимавшихся опытами над людьми.
Ольга Бенарио-Престес была казнена нацистами в 1942 году - удушена в газовой камере экспериментальной клиники города Бернбург.
Мать и брат Ольги погибли в 1943 году в концлагере Терезиенштадт.
