Ниже предлагаем сюжет сайтов pocciy.com и ЗУБР с подробностями события. Прим ред. ДЗВОН.

На экс президента СССР Михаила Горбачёва в Германии завели уголовное дело

Полиция немецкого городка Билефельд возбудила против Михаила Горбачёва уголовное дело за кражу в магазине, зафиксированную камерами видеонаблюдения.

Жители провинциального городка Билефельд, расположенного на родине Адольфа Гитлера в Германии на северо-востоке земли Северный Рейн - Вестфалия, давно свыклись с тем, что именно их населённый пункт был выбран бывшим Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаилом Горбачёвым для скромного, тихого и незаметного проведения остатка дней своей жизни на пенсии. Горожане привыкли к Михаилу Сергеевичу и, в отличие от россиян (останься жить Горбачёв в нашей стране), совсем не докучают ему назойливым вниманием.

В Германии, впрочем как и во всей Европе, очень трепетно относятся к тому, что называется личным пространством человека.

Если учитывать любовь и уважение, которое немцы испытывают к человеку послушно исполнившего волю 40-го президента США Рональда Рейгана и разрушившего знаменитую Берлинскую стену, то следует признать, что Горбачёву в Германии (очень символично) жилось очень спокойно. И даже счастливо.

До вчерашнего дня.

В четверг, 5 июля, служба безопасности городского супермаркета передала в управление полиции запись с видеокамеры наблюдения, на которой видно, как бывший президент СССР и лауреат Нобелевской премии мира, награждённый президентом Дмитрием Медведевым высшей государственной наградой России, орденом Святого апостола Андрея Первозванного, находясь в отделе элитного алкоголя аккуратно срезает с выбранной бутылки магнитный ключ, кладёт её в корзину и спокойно выходит из отдела минуя кассу.

По факту кражи в супермаркете полицией было возбуждено уголовное дело. Максимальный срок, который «светит» Михаилу Горбачёву - 3 года. Причём совсем не условно. И замять это дело вряд ли получится - Германия, всё же, не Россия. И здесь, несмотря на бывшие заслуги, человек, совершивший уголовный проступок, несёт соответствующее степени проступка наказание.

Чтобы получить комментарии мы связались с пресс-службой общественно-политического Центра «Горбачёв-фонд», и вот что нам ответила по телефону женщина, отказавшаяся представиться: «Действительно, на Михаила Сергеевича возбудили уголовное дело. Но речь идёт не о преднамеренной краже, а всего лишь об обыкновенном недоразумении. Михаил Сергеевич в самом деле срезал с бутылки мешавшийся ярлычок, чтобы посмотреть, урожая какого года это вино. Но он не знал о том, что это магнитный ключ. По рассеянности Михаил Сергеевич действительно положил бутылку в корзину. Но она стоит всего пять тысяч евро, а шумиху раздули вокруг этого, как будто дело о чём-то действительно серьёзном идёт».

На вопрос, где сейчас находится Михаил Сергеевич, и как с ним можно связаться, женщина вежливо посоветовала «не в меру любопытной русской журналистке» не «заниматься всякой ерундой, смакуя не пойми что».

Источник

Однако на самом деле никакого возвращения к советам в той форме, в какой они рождались как власть в далеком 1917 г., не планировалось. Обращение с лозунгом «Вся власть советам!» в период перестройки было довольно вольным. Не учитывалось, что характер советской власти и отношение к ней самой партии большевиков и лично В.И.Ленина проделывало серьезную эволюцию и различалось на разных этапах политической борьбы. Под лозунгом «Вся власть советам!» большевики пришли к власти, но когда в 1920 – 1921 гг. их противники подняли на щит лозунг «Вся власть Советам, а не партиям!», В.И.Ленин назвал это контрреволюцией, расчищающей дорогу перед белогвардейщиной. Он понимал, что превращение советов в общенациональные, общедемократические органы – это хоть еще не парламентаризация советов, но – через возрождение «учредиловки» – промежуточный этап к полному их разгрому, реставрации буржуазных порядков и формирования классического буржуазного парламента.

Появление на многочисленных митингах в 1988—1989 гг. лозунгов «демократической контрреволюции» образца начала 1920-х гг. и публикаций о разогнанном большевиками в 1918 г. Учредительном собрании, говорило о том, что именно по такому сценарию и планировалось реформирование, читай, ликвидация советской власти. Сначала КПСС взяла на вооружение отрицание классового характера социалистического государства. «Теперь свободой начинает пользоваться не расплывчатое «большинство народа», а каждый человек в отдельности», – писал главный теоретический журнал партии. Для этого «правление людей» должно быть заменено «правлением закона». Как будто законы не люди составляют, и составляются они не для того, чтобы, ущемляя свободу одних, давать свободу другим.

Но своим острием эта идея была направлена против КПСС как правящей партии, ибо позволяла усомниться в законности ее статуса. Ведь большевистская партия пришла к власти в 1917 г. не совсем законным, т.е не соответствующим законам того времени, путем. И хотя для законодательной отмены 6 статьи Конституции СССР, закреплявшей «руководящую и направляющую силу советского общества» за КПСС, потребовалось еще какое-то время, идейное и юридическое обоснование под нее было подведено еще в начале 1988 г., то есть даже до XIX партийной конференции. По свидетельству помощника генсека А.Черняева, на встрече с секретарями обкомов 11 апреля 1988 г. Горбачев во всеуслышание заявил, что партия «не демократическим путем присвоило себе нынешнее положение». «Весь мир нас критикует за то, что у нас партия управляет страной вопреки закону».

Таким образом, для КПСС замаячила перспектива обращения в заурядную парламентскую партию, которую сегодня и воплощает ее преемница КПРФ. Но прежде должна была произойти парламентаризация советов. Руководство партии не понимало, что советы и парламент – институты двух противоположных систем. Советы – демократическая организация трудящихся, парламенты до сих пор везде сплошь буржуазные, Советы не признавали классическое, принятое в президентско – парламентской структуре разделение властей, а только руководящую роль коммунистической партии, проводившей через них свою партийную политику, и, наконец, в отличие от постоянно работающего парламента, советы – непрофессиональные органы власти. Нигде и никогда рабочий класс особо не демонстрировал способность конкурировать во время парламентских выборов «на равных» с профессиональными политиками или управленцами и, в особенности, с предпринимателями, да и готовностью поменять рабочую профессию на костюм парламентского политика тоже не отличался. Зато оказался способным в классовых боях с буржуазией в начале ХХ века создать свои демократические органы политического представительства, ставшие зачатками будущей советской власти. В годы перестройки под лозунгом «Вся власть Советам!» много говорили о парламентских традициях, но мало о пролетарской природе советской власти.

Все говорило о том, что официальное партийное обществоведение фальсифицировало ленинские характеристики советской власти. В печати появлялись «доказательства», что для Ленина Советы были вовсе не формой государства диктатуры пролетариата, и даже вообще не государством, а «полугосударством», некой «ассоциацией трудящихся», «органами самоуправления народа» и т.п. Для отрицания советского государства как диктатуры класса использовали даже марксистскую идею об «отмирании государства». Но в нее было бы очень трудно вписать и идею «правового государства», и «разделения властей» и «парламентаризма». И тогда на помощь была призвана идея «больше демократии».

Демократия была понята как «демократия вообще», как некий идеал, одна из «общечеловеческих ценностей». К руководству КПСС пришли люди, словно бы не знавшие марксистское положение о социальной обусловленности демократии и ее классовой окрашенности. Каждый класс общества, каждая социальная группа привносит в общественное движение свои интересы и социальную ограниченность, обусловленные объективным положением в социальной структуре общества. Значит, политика демократизации могла означать или легализацию всех форм демократии, отражающих весь спектр социальных групп и интересов, представленных в обществе, или развитие одних форм за счет ограничения и подавления других. Последнее обстоятельство в классическом марксизме выражалось в формуле «классовая демократия = диктатура класса». А потому демократизация могла мыслиться как процесс, в котором сталкиваются, противоборствуют, примиряются, и, в конечном итоге, навязывают свою власть («диктатуру») одни классы другим, интересы одних классов оказываются господствующими над интересами других классов, а, следовательно, одна демократия побеждает и вытесняет другую классовую демократию.

Однако от характеристики существовавшего в СССР политического строя как «диктатуры пролетариата» КПСС отказалась еще на XXII съезде партии. Поэтому М.Горбачев и его окружение при поддержке партии начинали демократизацию не с целью раскрытия и развертывания какой-то одной классовой формы демократии, и уж тем более не ради того, чтобы одна из них установила свою «монополию власти». Демократия была понята именно в «широком» смысле («развитие демократии до конца»), как способ «включить народ в политику», что по их представлению и являлось проявлением самой сущности социализма («соединение социализма и демократии»), отвергнутой будто на определенном этапе развития советского общества (в вопросе, когда это случилось, допускался плюрализм мнений, который в итоге привел к утверждению, что марксистский коммунизм вообще несовместим с демократией).

Нам нечего бояться растущей политической и социальной активности масс, – убеждал Горбачев партию. Почему? Во-первых, это само по себе уже есть показатель социалистичности. Во-вторых, «наш народ, выступая за … перемены, твердо высказался: только в рамках и в соответствии с ценностями социализма». В-третьих, «в условиях прочного единства общества, колоссального авторитета КПСС, широкого влияния марксистской идеологии не стоит бояться многообразия проявления мнений, стремлений, интересов…». В четвертых, «отдельные всплески демагогии не определяют настроения в обществе». В-пятых, Ленину пришлось строить социализм с «тем человеческим материалом, который достался в наследство от капитализма. А ведь мы ведем перестройку с людьми, выросшими при социализме». А потому недопустимо «через 70 лет пугать нас потомками нэпманов, троцкистов, данов».

По сути это был разрыв с классическим марксизмом, отказ видеть и признавать различия между разными группами трудящихся и нетрудящихся, абсолютизация общедемократического движения масс без учета социальных различий и противоречивости их интересов. «Самый верный путь, – говорил М.С.Горбачев на встрече с рабочими Ижорского завода в Ленинграде, – это путь, по которому мы идем через включение народа во все общественные процессы». Направленность этих процессов, цели активности разных социальных групп отходили на второй план, классовая линия затушевывалась общедемократическими лозунгами, оказывалась важной «социальная активность» как таковая, сама по себе.

Между социализмом и общедемократическим по своей сути движением народных масс был поставлен знак равенства. Если до перестройки пусть и формально провозглашалась «главенствующая роль» рабочего класса среди других социальных групп советского общества, то в годы перестройки, его сначала уравняли с другими слоями и классами, а затем, по мере заполнения органов власти представителями иных социальных слоев, он был фактически вытеснен из политической жизни страны.

Не последнюю роль в этом сыграло официальное обществоведение. «В условиях прочного единства общества, колоссального авторитета КПСС, широкого влияния марксистско-ленинской идеологии не стоит бояться многообразия мнений, стремлений, интересов, – советовал директор института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Г.Смирнов в начале 1988 г., – ведь в этом мы как раз и должны видеть различные формы возрастания активности… Она бывает часто неудобная, неприятная, ошибочная, и с этим нельзя не считаться, но сам факт наличия активности и роста ее гораздо важнее».

Таким образом, теоретическая мысль партии отказывалась от анализа «неудобных, неприятных, ошибочных» форм активности. Активность бывших и нынешних фашистов на территории бывшего Советского Союза сегодня – это тоже следствие такого отказа.

Адресуясь к своим критикам, пытавшимся указать М.С. Горбачеву на объективно идущие в обществе процессы идейного и социального размежевания, он вполне в анархистском духе возмущался: «Вот, оказывается, откуда идет угроза социализму – от растущей политической и социальной активности масс! Нет, не социализму она угрожает, а чиновничеству, бюрократизму, тем, кто узурпировал то, что принадлежит народу, и кто забыл об интересах народа, забыл о том, что он поставлен для того, чтобы служить интересам народа, а не для того, чтобы удовлетворять свои личные амбиции и притязания. Вот кому угрожает растущая активность народа».

Таким образом, на волне антибюрократических настроений в партии и обществе произошла подмена марксистского взгляда на демократическое движение основных классов общества анархистским, противопоставляющим «народ и власть», подводящим теоретическое обоснование разгрому всего управленческого аппарата. «Демократия – это власть народа. Значит, народ должен иметь власть над государством», – заявлял, к примеру, публично один из сотрудников идеологического отдела ЦК КПСС.

Такого рода анархистские установки, шедшие из недр самого идеологического аппарата, подпитывались настроениями «снизу». В своих мемуарах М.Горбачев рассказывает случай из своей поездки по Красноярскому краю в сентябре 1988 г. Когда во время одной из встреч он рассказал о письме, присланном ему одним рабочим, в котором содержался призыв открыть «огонь по штабам», послышались голоса: «Правильно!». Показательно, что этот анархистский лозунг шел от рабочих. Если бы не установка о «морально-политическом единстве советского народа», которое никак нельзя было подвергать сомнению, в партийном руководстве должны были задуматься, откуда спустя 70 лет полного и безраздельного господства марксистской идеологии у рабочих проявляется мелкобуржуазное анархистское сознание. Больше всего Горбачев в то время боялся «наломать дров». «Мы ведем перестройку и отвечаем за то, чтобы не расколоть страну на враждующие лагери, не сталкивать людей лбами», – отвечал он на подобные идеи.

Отказ видеть за «отдельными всплесками демагогии» объективные процессы социальной, политической и идеологической дифференциации общества, вера М.С.Горбачева в то, что «наш строй, наш выбор впитались в нас» настолько, что «этого мы сами даже не замечаем», неминуемо вели к самоуспокоенности и равнодушию в стабильное для правящей партии время, к разложению партии, раздираемой внутренними противоречиями, – в кризисный период. Пройдет совсем немного времени, и уже сам Горбачев инициирует масштабный разгром управленческого аппарата, обвиненного им в саботаже. «Торможение шло в основном через аппарат — партийный, государственный, хозяйственный, – пишет М.Горбачев в мемуарах. – А что такое аппарат — там ведь беспартийных было раз-два и обчелся. Покусившись на доселе незыблемые устои 18-миллионной рати чиновников, начав ее сокращение, я понимал, какой муравейник разворошил. Знал, что пощады от них не будет. В борьбе с командно-административным режимом я рассчитывал на активность людей».

Уверенность в том, что «наш строй впитался в нас» покоилась на коренной ошибке, что все советские граждане одинаково представляют себе социализм, т.е. что социалистично, а что нет. В своих мемуарах М.Горбачев признается: «Нам действительно казалось, что беды страны никак не связаны с проявлением каких-то внутренних закономерностей системы». Все недостатки и причины, как тогда говорили, застойных явлений, связывались исключительно с явлениями субъективного порядка, как-то консерватизм, слабоволие, некомпетентность, эгоизм и т.п. Изначально Горбачев не верил в возможность оппозиции его курсу. Поэтому долгое время он был убежден, что оппозиция – это «люди, которые не могут включиться в перестройку». Просто надо их «включить в эти процессы» и, как он говорил на Политбюро в марте 1988 г., «все переварится, переплавится в котле демократических процессов». То, что «люди» могут иметь определенное классовое положение и соответствующие ему интересы, что эти объективные интересы могут не совпадать с интересами других по классовому положению «людей» Горбачеву, как, впрочем, и партии было невдомек. Вплоть до распада СССР и своей отставки Горбачев верил, что сможет «продвигать реформы не путем насилия одной части общества над другой, а путем консенсуса. На худой конец, приемлемого для основных политических и социальных сил компромисса».

Для обоснования лозунга «Больше демократии! Больше социализма!» была использована ленинская идея о социализме как «живом творчестве масс». «Лозунг был провозглашен революцией 1917 года. А по-настоящему осваивать его смысл и значимость мы начинаем только сейчас – через демократизацию и гласность, через включение человека, личности, таланта в общественное творчество», – говорил Горбачев в интервью журналу “Тайм” (США) в мае 1990 г. Разница между Горбачевым и Лениным в этом вопросе заключается в том, что последний анализировал действия народных масс с классовых позиций, зная и активно используя в интересах опять же определенного класса специфические особенности, сильные и слабые стороны каждого участника движения, даже если речь шла об участии «народа» в верноподданнических царизму демонстрациях или в еврейских погромах.

Это тоже «общественное творчество», на которое окружение Горбачева сознательно или бессознательно не хотело обращать внимание. Ведь тогда следовало бы признать, что «демократии ВООБЩЕ» не существует. Если Ленин в свое время призывал «выкинуть общедемократическое знамя», чтобы объединить вокруг партии все слои и элементы, способные бороться с царизмом, с остатками феодализма, то во время перестройки лозунг демократизации означал выход на арену истории сил, противостоящих существующему строю. А такой силой в это время объективно мог быть только зарождавшийся в недрах системы капитал.

Для обоснования действительного замысла политической реформы была призвана в помощь и анархическая идея о самоуправленческом обществе. Суть ее – в чрезмерном выпячивании дихотомии «государство – общество», которые находятся будто бы всегда во враждебных отношениях независимо от классовой структуры последнего. Социалистическое «гражданское общество» в анархистском духе представлялось некой ассоциацией граждан, коллективов, территориальных общностей, которая «поставит на место государство и всю политическую надстройку». Общество поэтому нуждается в освобождении от государственного регулирования деятельности различных сфер общественной жизни. Доказывалось, что «социализм в преимущественно государственной форме исчерпал свои возможности» и надо ставить вопрос «об обратном поглощении государственной власти обществом».

Для этого предлагалось снимать всяческие ограничения и поощрять различные формы самоорганизации и самодеятельности населения в сфере экономики, культуры и пр., а неизбежное при этом углубление социального неравенства объявлялось благотворным и справедливым. Первичной формой самоорганизации общества объявлялись исходя из духа и буквы Закона СССР «О государственном предприятии» трудовые коллективы, а то и территориальные сообщества. В перестроечных пропагандистских и теоретических материалах высказывалась и обсуждалась старая (разгромленная партией еще при В.И.Ленине) идея превращения Советов трудовых коллективов в первичное звено Советской власти. Некоторые приближенные к руководству партии обществоведы, как, например, Ф.М.Бурлацкий, даже делали расчеты того, сколько функций должно передать государство «гражданскому обществу».

Схема выглядела очень удобной, ибо позволяла настраивать общество против существующего государства, а с другой стороны, затушевывать противоречивые интересы различных социальных групп этого общества, стремящихся им, государством, «овладеть». Активно использовались и социал-демократические идеи о том, что в рамках политической системы общества должны согласовываться и приходить к определенному единству различные социальные интересы. При этом их классовая противоположность, а то и непримиримость игнорировалась и всячески затушевывалась.

В тех условиях эти идеи помогали институционализироваться в рамках существующей политической системы силам, интересы которых она в принципе отвергала как несистемные, но до определенной степени (в силу своей демократичности) могла их интегрировать. В свою очередь эти силы, внедрившись в нее, могли до определенного момента приспосабливать ее к своим интересам. Пока эта система помогала им легализоваться и начать развиваться, они готовы были ее поддерживать, при этом постоянно ее подталкивая к дальнейшим преобразованиям. Но поскольку, опять же в силу своей демократичности, она была открыта всем, а значит, противоположным интересам, она тормозила идущие процессы размежевания и борьбы, постоянно идя на уступки тем или иным силам. Эти повороты власти зависели от степени активности и самоорганизации разных сил, и потому борьба могла идти какое-то время с переменным успехом.

А.Чернышев

(продолжение следует)

Источник