Из дневников Н.Жукова:
1941
За пять дней до начала войны, 17 июня, я получил извещение из военкомата явиться для прохождения учебного сбора. 18 июня был мой последний цивильный вечер, а утром 19-го холодный металл стригущей машинки смахнул мои кудри в общую кучу. Очень не хотелось прерывать работу даже на срок учебного сбора. Кудри вырастут и даже будут еще лучше. А время жаль. Я напряженно работал последние годы и был одержим в творческих поисках.



Из дневников Н.Жукова:
...Поезд с солдатами отходит от перрона. Нервно плывет толпа провожающих. Среди всех, торопливо взмахивая руками, судорожно сжимая платки, бегут, стараясь не отстать от поезда, родные, устремив свои влажные от слез глаза, полные любви, веры и благословения. Я подумал тогда, как можно выразительно в манере импрессионизма создать эту картину, «мутно видимую» как бы через покров слез, так много пролитых в тот год. Ехали мы на учебный сбор в город Молодечно. Объявление войны застало в Великих Луках. Потрясение было невероятным. Даже мирные строительные бревна, сложенные на платформах встречных поездов, воспринимались как дула орудий. Закаты солнца казались недобрыми, зловещими.

Николай Жуков Дороги войны. 1943 г.

Из биографии Н.Жукова:
Начало Великой Отечественной войны Жуков встретил в Белоруссии. В первые месяцы он ушёл на фронт солдатом. Уже в августе 1941 года Николай Николаевич был назначен фронтовым художником 29-й армии Калининского фронта (которая почти вся погибла на Ржевско-Вяземском плацдарме). Рисунки печатались в армейской газете Калининского фронта, которая называлась: “На разгром врага”. Только за первые 4 месяца пребывания на фронте Жуков сделал более 100 рисунков. Солдаты часто стояли у него за спиной в то время, когда художник делал наброски, и наблюдали за его работой. Сам художник рассказывал об этом: «Я был весь мокрый от волнения, я так хотел, чтобы меня не подвёл карандаш, потому что от меня ждали правды — похож или не похож. В эти минуты я не мог сказать им: «Отойдите, не смотрите!»



Из дневников Н.Жукова:
1941
Однажды, в холодный снежно-вихревой день, когда небо и земля образуют одну общую белую тьму, когда никто не мог ожидать налета авиации, какой-то дикий фашистский бомбовоз обрушился на деревню Двойня, где в то время располагалась наша редакция. Произошло зто часов в 12 дня. Печатался очередной номер газеты, и каждьій занимался своим делом. Неожиданно сразу над крышей дома раздался гул. Самолет летел очень низко, так как видимость, даже на дороге для автомашин, была слабой. Внезапньїй грохот создал впечатление, что самолет задел трубу нашей избы... и вслед за зтим мы услышали взрыв бомбы. Почти прямым попаданием она угодила в дом наискосок от нас. Убиты были двое детей, хозяйка-мать, сотрудник нашей редакции и шофер. На фоне метели с улицы бьіл виден разрушенный дом. Как в кривой бревенчатой раме, в уцелевшей тремя стенами комнате стоял стол, на нем горячий самовар, упавшая на лавку икона. Повсюду виднелись какие-то вещи, придавленные бревнами и досками. Теплое, живое дыхание комнаты с самоваром запомнилось навсегда. Долго и упорно ломами копали могилу. Земля мерзлая, поддавалась туго. Похоронили недалеко от деревни. Минута молчания, холодньїй ветер трепал волосы, слезы застывали на щеках. Разошлись после троекратного оружейного залпа.



Из дневников Н.Жукова:
1942
В конце февраля Политуправление фронта организовало совещание работников печати редакций армейских и дивизионных газет, и поехавший на это совещание наш редактор газеты и Фабиан Гарин попросили у меня папку с рисунками, чтобы показать их фронтовому начальству. Вернулись они, поняв ошибочность своего поступка. Во фронтовой газете Калининского фронта, где проходило совещание, работали журналисты и поэты Борис Полевой, Семен Кирсанов, Ираклий Андроников, Борис Ивантер и другие, принявшие решение издать сборник очерков и рассказов о героях Калининского фронта. У каждого из них накопилось много интересного фронтового материала, а пущенная по рукам на совещании для просмотра моя папка рисунков подкрепила эту мысль и встретила одобрение и просьбу к политотделу фронта - вызвать художника армейской газеты «На разгром врага» Жукова для иллюстрирования намечающегося сборника. Так в марте 1942 года я был откомандирован в распоряжение Политуправления Калининского фронта...



Из биографии Н.Жукова:
С 1943 года Жуков стал военным корреспондентом «Правды» и был назначен художественным руководителем студии им. М. Б. Грекова. Военные художники постоянно бывали в партизанских отрядах, делали иллюстрации к готовящимся к выходу военным рассказам, рисовали плакаты.



Из дневников Н.Жукова:
1944 г.
...Вспоминаю, как после трудового дня вместе с нашими солдатами-саперами, восстанавливающими переправу через мост, ужинали мы, с аппетитом поглощая гречневую кашу с тушенкой и юмором, а потом побежали к реке мыть котелки. Один из солдат, видимо, хозяйственный парень и охочий до красоты, нарвал васильков, зачерпнул в реке воды в котелок, сунул туда цветы, ласково растрепав их ладными пальцами рук, полюбовался и поставил рядом с шинельной скаткой, откуда торчал треугольник счастливого письма. И радость на душе у всех была приметная, а он, наподобие В. Теркина, уселся и рассказывал окружившим его товарищам веселые байки.



Из дневников Н.Жукова:
1944 г.
Мы двигались вместе с боевыми частями и были свидетелями полного разгрома немцев, начиная от форсирования реки Проня, взятия Могилева, освобождения Минска, Вильно и выхода на Неман, в направлений на Каунас. Зная немецкую организованность, дисциплину, стойкость и цепкость в бою, мы поражались мощи наших ударов. Разбиты все боевые порядки немцев, массовое пленение, на всех дорогах брошенная техника, обозы, имущество, повсюду следы подлинной паники. На полях колосилась спелая рожь, светились полевые цветы, пели птицы, а в хлебах разлагались на жаре сотни неубранных немецких солдат. Все мы сделали тогда большое количество рисунков. Сама жизнь подсказывала на каждом шагу острые сюжеты и темы.



Из дневников Н.Жукова:
1944 г.
Вечером поехали к партизанам - завтра будет парад партизан Белоруссии. На огромном плаце расположились бригады партизан, около 150 тысяч. Картина для Сурикова: дымятся котлы, пасутся лошади, коровы, бригады расположены кучно, каждая на своем отведенном ей месте, с боевыми знаменами, и каждая бригада с чем-то обязательно отличительным - или с ученым петухом, или с особенным разнаряженным козлом - на рогах зеленая сетка, с ремнем на брюхе и с трофейным пистолетом. На речке гранатами глушат рыбу и тут же, на берегу, жарят, варят уху, запивая все самогоном и трофейным вином. К параду строят трибуны.
... Парад прошел великолепно: козел, о котором я упоминал, шел в колонне, важно держа дистанцию, и шел в такт оркестру - все поражались сказочному козлу, рассказывают про него диковинные вещи.



Из дневников Н.Жукова:
1944 г.
В Вильно получили разрешение на работу, ордер на квартиру, зарегистрировались в комендатуре. Остановились на окраине порода, в ЗО метрах от железной дороги, в милом домике у славной хозяйки Ядвиги, живущей с двумя маленькими детьми. В полночь начался налет как раз на наш участок - 1 час 20 минут бомбили одновременно 50 самолетов: бомбы рвались вокруг, стекла вышибло, пробило наш «студебеккер». Все живы и целы. Это великое счастье и самая большая удача.
Заснули в 3.30. Кругом были пожары. Начался налет после ужина, когда только расположились, впервые сняв сапоги, штаны и гимнастерки. Как я упоминал, дом был рядом с товарной станцией, где сейчас стояло большое скопление воинских составов, а на возвышении, что возле дома, находилась зенитная батарея. Так что налетевшие самолеты бомбили именно этот участок с ужасающим остервенением. При первом ударе прямым попаданием был разрушен дом, стоящий от нас через дорогу. Взрывной волной у нас в комнате вырвало оконную раму, и со стены сорвалось тяжелое зеркало, которое теперь, как маятник, качалось над нашими головами. Многие товарищи, когда началась бомбежка, успели выбежать на улицу и укрыться в земляной щели. Аввакумов и я посчитали неудобным оставлять хозяйку с ее маленькими детьми, которые проснулись и, естественно, были в ужасе от всего происходящего. Мы лежали с Аввакумовьім на полу в комнате хозяйки, прижав к себе ее детей. На всю жизнь останется в памяти, как рука моя сжимала теплую ладонь мальчика, а в ней четко пульсировало его волнующееся детское сердце. Каждая бомба, казалось, падает как раз на тебя, но страха не было. Все сознание было заполнено ощущением справедливости нашего дела, а близость детей заполняла сердце верой в победу жизни...



Из дневников Н.Жукова:
9 мая 1945 года
В три часа ночи проснулись от голоса бешеной пальбы. Бьют автоматы, зенитки. Суматошная пистолетная стрельба. Трассирующие пули, слышны перебежки. Стрельба в нашем районе, иногда выстрелы где-то совсем рядом. Все встревожены. Возникли разные предположения: восстание, облава на оставшихся в засаде фашистов или бандитов. революция, десант. Стрельба становится страшно беспорядочной. Слышно уже в разных концах города. Все оделись, проверили пистолеты, вышли вниз. Там узнали от бойцов, что выступает Сталин. В комендатуре пошло оживление. Чистят, топят, жарят. Комендант нас поздравил с заключением мира.



Из биографии Н.Жукова:
Окончание войны Жуков встретил в Вене в звании капитана. В феврале 1946 года газета «Правда» посылает Жукова на Нюрнбергский процесс. За 40 дней, которые провел художник на заседаниях трибунала в Нюрнберге, он сделал 400 рисунков, на которых изобразил всех подсудимых, защитников, судей и журналистов. Николай Николаевич рассказывал, что на заседаниях трибунала он столкнулся с трудностями. Находившийся в первом ряду художник был замечен подсудимыми и их защитникам, которые стали закрывать лица. Тогда Жуков пересел в 15 ряд и вооружился большим биноклем с восьмикратным увеличением. Трудность заключалась в том, что, держа бинокль непрерывно у глаз, художник «лишался» левой руки. Правой рукой, при этом, Николай Николаевич держал бумагу, доставал и менял карандаши, следил за наушниками, через которые он слышать ход процесса на русском языке, и рисовал.



Из дневников Н.Жукова:
1946 г.
Когда началась Вторая мировая война, мне было тридцать три года. Я только что закончил первую обстоятельную творческую роботу и испытывал огромный подъем, настоящую радость от процесса творчества. Война отняла у меня счастье любимого труда и совершенствования и окунула в мир ужасов и человеческих несчастий. Начало войны застало меня в Молодечно. Весь первый период фашистского нашествия, тяжелых отступлений наших войск мне хорошо знаком. От Молодечно до Подмосковья вместе с армией прошел я этот путь и, по правде говоря, сполна испил всю горечь отступления. Сотни раз был под минометным, артиллерийским обстрелом, под шквалом пулеметного огня, зверских вражеских бомбардировок. И если бы мне тогда сказали, что я буду в 1946 году в числе корреспондентов газеты «Правда» на Нюрнбергском процессе и мне будет поручено запечатлеть облик тех, кто повинен во всех человеческих страданиях в последнюю войну, мне трудно было бы в это поверить. Испытал я и радости наших побед. Наша армия, наш народ победили фашизм, и каждый человек вернул себе счастье любимого труда и свободы.



Все это я вспоминаю сейчас для того, чтобы острее передать чувства гордой радости и торжества, какие я испытывал, держа снова любимый карандаш на Нюрнбергском процессе. Это был карандаш, острие которого затачивалось все четыре года войны, поэтому карандаш был мне дорог не только как художнику, а прежде всего как воину, как делегату от миллионов погибших в войне. Этим карандашом я хотел выразить свое отношение ненависти и презрения, какие чувствовал весь наш народ к фашизму и его вдохновителям.

Для Хартфилда в фотомонтажных композициях главной целью было послание, заключенное в образы. Большинство его работ изобилуют газетными фотографиями или их фрагментами. Хартфилд собирал все фотографии политических лидеров того времени, которые только мог отыскать, а затем использовал в своих коллажах с минимальной художественной эстетикой, но с удивительной точностью и техничностью. Часто он выступал как руководитель работ и создатель идей и подобно режиссеру фильма организовывал работу своих штатных фотографов.

Для Хартфилда фотомонтаж был чем-то большим, нежели для его коллег. Он считал, что коллаж обязательно должен состоять из фотографий с подписями, поскольку текстовое послание и фотографическое изображение взаимодействуют и между собой, и с другими элементами композиции. Во множестве своих работ Хартфилд использовал печатные цитаты известных нацистских деятелей, иногда нарочито подчеркивая некоторые их фрагменты, а иногда представляя сказанное в совсем ином свете. Однако подобная свобода творчества вызвала недовольство со стороны властей, и при гитлеровском режиме все политически ориентированные работы Хартфилда были запрещены на территории Германии. И только в конце 50-х творчество Хартфилда снова обрело свободу, а его работы оказали значительное влияние на графических дизайнеров не только того времени, но и последующих лет.

Жизнь Хартфилда была непроста и полна испытаний. В возрасте восьми лет Хартфилда (тогда еще Херцфельда), двух его сестер и брата вынуждены были оставить родители, спасавшиеся от тюремного заключения. Некоторое время дети жили у дяди, а потом мальчик был отправлен на воспитание в монастырь, и именно в этот период раскрылись художественные способности будущего графика. Позже он учился в Мюнхене в Королевском баварском художественном колледже, где и познакомился с коммерческими дизайнерами Альбертом Вайсгербером и Людвигом Холвайном, которые оказали немалое влияние на его художественное развитие. После окончания колледжа Хартфилд начал работать в области коммерческого дизайна, в основном придумывая обложки для книг. По прошествии года он переехал в Берлин, где продолжил свое художественное образование.

В сентябре 1914 года Хартфилда призвали в армию. Чтобы избавиться от воинской повинности, он симулировал умственное расстройство и был освобожден от службы.

С этого времени Хартфилд полностью посвятил себя дизайну. Вместе с братом он выпускал свой журнал, а в 1918 году принял решение, которое повлияло на всю его дальнейшую карьеру, — вступил в клуб «Дада».

С приходом к власти Адольфа Гитлера Хартфилд был вынужден эмигрировать в Чехословакию, чтобы иметь возможность продолжать заниматься любимым делом. В 1934 году он принял участие в международной выставке карикатуры, которая повлекла за собой дипломатические разногласия между Чехословакией и Германией. Опасаясь последствий этой напряженной ситуации, Хартфилд вскоре переехал в Англию. В 1939 году он организовал выставку своих антифашистских работ под названием «Война одного человека против Гитлера» в галерее Arcade в Лондоне.

Возвратиться на родину Хартфилд смог только в 1948 году, когда получил предложение Гумбольдтского университета занять должность преподавателя сатирической графики. В этот же период он вместе с братом открыл свое издательское дело. После долгих скитаний по миру из-за своих политических взглядов график наконец-то обрел признание в родной Германии. Дальнейшая его жизнь была спокойной и наполненной творчеством. Не стало Хартфилда в 1968 году. *)