Главная » 2013»Февраль»13 » ИЖЕВСКОЕ И ВОТКИНСКОЕ ВОССТАНИЕ В СОВРЕМЕННОМ КОНТЕКСТЕ
10:37
ИЖЕВСКОЕ И ВОТКИНСКОЕ ВОССТАНИЕ В СОВРЕМЕННОМ КОНТЕКСТЕ
Немного об исторических концепциях и источниках освещения восстания
Перестройка, кроме экономических и политических перемен, знаменовала собой «открытие» для массового сознания целого ряда исторических тем советской истории, которые для историков никогда закрытыми не были. Например, вопрос о голоде 1933 года, о борьбе с троцкистской оппозицией, о подпольной деятельности контрреволюции, об антисоветских восстаниях и многие другие. Несмотря на то, что эти темы достаточно подробно изучались историками, по той причине, что их изучали историки-марксисты, работы советских историков были объявлены лишенными исторической ценности, перестроечный клич «деидеологизации истории» окреп и вырос в цензорский карандаш, который перечеркнул практически всю советскую историографию. Было время, когда ссылки на советские источники вообще были нежелательны, когда огульно отвергалась и советская статистика, и советские документы как «фальсифицированные», «приукрашенные» или «не имеющими никакой ценности по причине идеологизированности». С другой стороны, в сознании историков стало господствовать, и до сих пор господствует некритическое доверие антисоветским источникам. Историческая периодика и издательства в начале 90-х массами публиковала «исследования» эмигрантов и зарубежных историков по вопросам советской экономики и репрессивной политике, хотя последнему профану было ясно, что все эти «исследователи» и рядом не стояли с мало-мальски достоверными статистическими источниками. Разумеется, историк должен изучать все работы, посвященные теме, по которой он работает, и часть работ советским историкам была действительна недоступна до перестройки, хотя нельзя обвинять советскую цензуру в том, что она не пропускала неугодные работы для научного пользования - в работах советских историков есть многочисленные ссылки на эмигрантов и зарубежных историков, целый ряд эмигрантских работ, особенно из мемуаристики или написанных на базе вывезенных документов, были опубликованы в СССР (иллюзия о цензуре создается, прежде всего, у неспециалистов, для которых действительно были трудности доступа к некоторым источникам).
Однако все работы историк должен рассматривать критически, выяснять степень достоверности свидетельств и источников, однако во многих случаях ни издательствами, ни самими историками такой работы не проводится. Под шумок «деидеологизации» банальным пересказом общеизвестной антисоветской пропаганды прошлого написаны многие современные «сенсационные разоблачения» советской историографии. Одной из таких тем, на которой изрядно поплясали антисовечики, является история Ижевско-Воткинского восстания 1918 года.
С 90-х годов этим вопросом спекулируют все, кому не лень. Идейные наследники белогвардейцев активно голосят про то, что это восстание символизирует «единство» интересов народа перед лицом большевизма и отсутствие у большевиков массовой базы.
Например, в белогвардейской газете «Сибирская жизнь» так расписывалось отношение ушедших на соединение с основными колчаковскими силами мятежных ижевцев:
«В Тюмени находится управление ижевских оружейного и сталеделатедьного заводов и большая часть рабочих этих заводов. Временно все они помещаются на вокзале, расположившись частью в вагонах-теплушках, частью бивуачным порядком в вокзальном саду. Среди эвакуированных рабочих, которые, кстати сказать, удовлетворяются присланным содержанием из их управления, царит самое бодрое настроение.
По рассказам рабочих, при эвакуации из какого-либо места, где предполагается приближение товарищей красных, всё население от мала до велика уходит из насиженного места. Не идёт только тот, кто совершенно лишён физической возможности передвигаться.
Если агитаторы и проповедники большевизма, немало скрывающиеся у нас в тылу, говорят о сочувствии красным среди трудовой части населения, то этот массовый уход, о котором приходится слышать от ижевцев, очень ярко иллюстрирует это "сочувствие”.» 1
Изображение ижевских рабочих как выразителей интересов рабочего класса типично для белогвардейской пропаганды вообще. Причем этот тезис для белогвардейской историографии очень существенен, ибо является продолжением пропагандистского тезиса о «спасении России» как основной цели белого движения. Разгромленные в процессе революции классы большей частью упорно не желали признать, что они воевали класс против класса, ибо признание этого повлекло бы автоматически их отлучение от самозваного права говорить от имени всего народа России. А в таком случае - как можно бы сговариваться с союзниками о «помощи», если признать, что представляешь не более 10% населения страны? Совершенно типичны для этого подхода мемуары участника ижевских событий А.Ефимова 2 - для него большевики совершеннейший аналог марсиан, которые всеми ненавидимы, ни у кого не находят поддержки, и военные силы вербуют исключительно из латышей, мадьяр и «прочих наемников». Он даже не допускает мысли, что в РККА могли служить добровольно нормальные люди - большевики идейные для него априори монстры. Потому белогвардейские мемуары на тему ижевско-воткинского восстания порой читаются как «боевая фантастика» в духе Желязны:
«Упорство в боевых столкновениях требовало посылки особо стойких частей, составленных из коммунистов, из отрядов чрезвычаек, из латышей и китайцев… Отряды наемных иноземцев по своей жестокости не отличались от доморощенных коммунистов, и борьба принимала свирепый, кровавый характер с большими потерями с обоих сторон. Ижевцы, бывшие на Северном фронте, вспоминают, как им пришлось иметь дело с каким-то интернациональным полком, в котором все бойцы были одеты в красные рубахи. Сильно опьяневшие, с пением Интернационала, переходящего при сближении в дикий рев, бросались на своего противника, несли потери, но повторяли атаки по несколько раз» 3
Полагаю, что сильно опьяневшими были те ижевцы, которые рассказывали подобную жесть. Надо сказать, что подобная фантастика в его мемуарах отсутствует только в тех местах, где он добросовестно цитирует первое советское издание «Истории Гражданской войны».
Надо упомянуть, что белогвардейские мемуары вообще штука очень скользкая - например, такой мемуарист как командующий Ижевской Народной армии Федичкин в своих мемуарах совершенный барон Мюнхаузен. Или Рэмбо. Возьмем описание боя 14 августа - в поездах наступает Красная армия численностью, которую Федичкин оценивает в 2500 штыков. Федичкин, ничтоже сумняшеся, выступает навстречу с 300 фронтовиками. Прямо Голливуд, постановка фильма про 300 спартанцев. Испугавшись столь «грозной силы», красные, ни с того ни с сего, сдаются… и уже на следующей странице его мемуаров выясняется, что в плен попадает только 40 человек. 4 Есть логика? Единственное логическое объяснение этой «победы» - столкновение с небольшим авангардом. Иначе совсем непонятно, откуда на том же направлении через три дня взялось еще 2000 человек красной пехоты, а потом еще 6000, учитывая, что у РККА резервов было не густо на тот момент на всех фронтах, раз из Ижевска перед восстанием выкачали резервы по партмобилизации. Это стремление авторов постфактум приписать себе большую значимость в борьбе типично для белых - борьба за посты и помощь от иностранных государств, личное тщеславие, а также сложность проверки сведений толкало белогвардейцев на вранье о себе, любимом. Изучение дальнейшей истории командования Федичкина показывает, что у того был серьезный мотив заняться сочинительством - после передачи командования Юрьеву, он остался не у дел в колчаковской армии, потому и набивал себе цену.
Не так далеко ушли от белогвардейцев сторонники т.н. «третьей силы» - то есть, пытавшиеся представить восставших против Советской власти рабочих как некую «третью силу», для них рабочий класс в Гражданскую войну играл самостоятельную роль, выступая одинаково как против белых, так и против красных. Например, анархист В.Дамье, по недоразумению считающийся либералами «историком», на Радио Свобода озвучил эту точку зрения: «в русской революции 1917-21 годов было не две стороны, а много сторон, много действующих сил, и одна из них - это трудовой народ, который вел борьбу за свои собственные экономические и социальные интересы против всех политических властей тогдашней России, невзирая на их окраску.» 5 В принципе, последние академические исследования на тему рабочего вопроса в первые годы Советской власти также стоят на этой же двурушнической точке зрения - «ни вашим, и нашим». Например, известный исследователь Д.О.Чураков в книге «Бунтующие пролетарии: Рабочий протест в Советской России (1917-1930 гг.)» М,: «Вече», 2007, несмотря на все свое неприятие «белогвардейской концепции», тем не менее, рассматривает рабочее движение как независимое от большевизма. Надо отдать должное, что, исповедуя формально принцип «объективизма», он добросовестно собрал не только факты, апологизирующие «бунтующих пролетариев», но и показал негативную сторону процессов, в целом оставаясь в рамках концепции «третьей силы». Это неудивительно - он является активным сторонником такого правого троцкиста как Бузгалин и сотрудничает в его изданиях. Концепция рабочих как «третьей силы» у него есть продолжение аналогичного курса троцкизма 20-х гг. прошлого века. Его коллега Л.В.Борисова 6 еще менее склонна делать реверансы советской концепции, она в принципе рассматривает коммунистов как чуждую рабочим силу, и вся ее книга направлена на то, чтобы развеять «господствующее представление о рабочем классе как активном стороннике большевистского режима, в том числе в годы революции и Гражданской войны» 7 . Правда, уже на той же странице предисловия ко 2-й главе ученая дама вынуждена оговорится о том, что ижевские и воткинские рабочие как бы и не рабочий класс, а мелкие собственники, а на следующей странице сама приводит противоречащее ее установке утверждение: «Параллельно с развитием забастовочного движения нарастал процесс большевизации рабочих, ставший особенно заметным к середине 1918 года» (факты - вещь упрямая, обойти их она не может) и далее пытается достаточно беспомощно интерпретировать этот факт с точки зрения ее концепции. Большевизация рабочих, по исследованиям таких ученых, оказывается, происходила из-за «страсти к насилию»: «страсть к насилию над «мировой буржуазией» действительно овладела частью рабочих и служащих. Но на этом основании не стоит говорить о «сверхреволюционности» всей массы пролетариев.» 8 Кроме заведомо ненаучных построений наподобие сведения вопросов революционности тех или иных групп рабочих к «склонности к насилию», подход сторонников «третьей силы» базируется в первую очередь на однобоком рассмотрении процесса развития контрреволюционных тенденций внутри пролетариата, противоречие между контрреволюционными и революционными тенденциями, которое необходимо рассматривать в диалектическом единстве, у таких исследователей разрывается, потому они рисуют картину весьма далекую от реальности - преувеличивают контрреволюционные настроения, замазывают противоположные, рассматривают развитие только контрреволюционных рабочих организаций, причем у них получается, что эти организации как бы не ведут борьбы за массы с аналогичными пробольшевистскими организациями, постепенно проигрывая им эту борьбу, а лишь «страдают» от карательных органов, и вся политика Советской власти относительно рабочих представляется современными исследователями как сплошная череда кар, преследований, угроз и принуждения. Причем нельзя сказать, что исследователи не знают других форм воздействия Советской власти на рабочих, или не осведомлены об агитационно-пропагандистской работе РКП(б) среди пролетариата. Великолепно они знают. Например, тот же Чураков осведомлен о том, что в Ижевске в период мятежа работал подпольный большевистский комитет, но о деятельности его в упоминавшейся книге нет ни слова 9 . Мотивируют такую эквилибристику обычно тем, что в советское время акценты были на большевистской работе, и эти факты-де общеизвестны. Но этим самым поведением они сами создают совершенно определенные перекосы - по мере того, как в литературе советская историография перестает упоминаться, эти «объективисты» дают субъективную и ненаучную картину.
Еще одна распространенная ошибка сторонников «третьей силы» - в том, что они слабо рассматривают динамику протестных и коммунистических настроений, для многих из них рабочие изначально и перманентно настроены антибольшевистски, и большевикам необходимо какими-то особыми мерами предотвращать взрыв. У той же Борисовой идеология РКП(б) иначе как демагогией не называется, она даже поверить не может, что рабочие в чем-то могут быть с большевиками согласны, а большевики могут быть в этом правы.
В связи со всем этим советская концепция кажется продуманней и логичней - несмотря на все крики современных историков и публицистов, что информация об антисоветский выступлениях рабочих «замалчивалась» в советские годы, реально вопросам борьбы с антисоветскими тенденциями в пролетариате отводилось немало места, причем с анализом динамики. Разумеется, было определенное влияние «рабочего фетишизма», когда под рабочим классом понимали всю массу пролетариата и пытались показать именно полную и безоговорочную, а не просто подавляющую поддержку коммунистической партии рабочими массами. Однако это было преувеличением лишь господствующей тенденции, а вовсе не выдуванием из мухи слона, чем занимаются современные научные светила. Притом, что наука вообще более склонна к изучению позитивного опыта, нежели негативного, ибо первый всегда актуальнее. Гораздо важней выяснение причины, почему эксперимент удался, чем определение погрешностей.
В настоящее время эти погрешности революционного движения снова актуализируются - поражение социализма в СССР направило общественную мысль, в том числе, и к анализу неудачи и ошибок социалистического строительства, а в данном случае, учитывая, что тему рабочего восстания против Советской власти пытаются использовать в целях обоснования антикоммунизма, было бы необходимо дать некоторый марксистский ответ на болезненные вопросы.
Основная проблема - можно ли это считать восстанием рабочего класса против большевизма?
Первым делом, надо сказать, что коммунисты, говоря о том, что они выражают интересы рабочего класса, никогда не говорили о том, что они выражают интересы каждого рабочего в отдельности - интересы отдельных рабочих и интересы класса коммунисты всегда брали отдельно. Частное благодаря многообразию человеческой практики зачастую может идти и вразрез с общим, тем не менее, оставаясь его частью.
Коммунисты также делили пролетариат на различные группы по отношению к революции (например, в работе «Что делать» Ленин выделяет как минимум две - наиболее сознательных и несознательных рабочих), по материальному положению (вопросы о различных группах городских пролетариев и полупролетариев города и села Ленин рассматривал в книге «Развитие капитализма в России»), в ситуации усиления политизации масс уже появляется градация пролетариата по политической линии - появляется термин «революционные рабочие», подразумевающие и термин «нереволюционные» или даже «контрреволюционные». И партия позиционировала себя в первую очередь как выразителя интересов сознательной революционной части, чей основной интерес видела в построении коммунистического общества, а все остальные требования рабочих могут быть рассматриваемы как частные, по отношению к которым партия на себя берет обязательства в той мере, в какой они приближают коммунизм.
Именно с жесткой позицией на выражение коренных интересов рабочего класса в ущерб сиюминутным требованиям связано поведение Советской власти по отношению к «рабочему вопросу». В первую очередь, советское правительство не металось в хвосте у рабочих требований, не стремилась выполнить все, что рабочие ни попросят, а применяла в случае необходимости принуждение и силу по отношению к рабочим в тех случаях, когда требования отдельных групп рабочих противоречили интересам класса в целом. Отсутствие страха противопоставить себя рабочей стихии, сочетавшееся с безусловной поддержкой лучшей части пролетариата и твердой линией на социализм, говорит в первую очередь о выражении интересов части пролетариата в каждый отдельный исторический момент и класса в целом в исторической перспективе. Таким образом, марксисты не видят ничего страшного в том, что в некоторые исторические моменты некоторые части пролетариата выступают против Советской власти - ровно в той мере, как единичные революционные выступления пролетариата не свидетельствуют о революционности класса в целом, отдельные контрреволюционные выступления не свидетельствуют и о его контрреволюционности. Потому что революционность и контрреволюционность класса не могут рассматриваться статически, т.е. «либо есть, либо нет», революционность класса - это изменение его качества, и в разный политический момент и в разной политической ситуации он выступает в разном качестве.
В нашем случае изменение качества ижевских рабочих в процессе революции претерпевало существенные изменения.
В дореволюционное время Ижевские и Воткинские заводы были государственными предприятиями, производившими стратегическое вооружение - винтовки, а потому рабочие находились в привилегированном положении по отношению к российскому пролетариату в целом - на заводах была развитая система государственного социального страхования - пенсии, больничные кассы, бесплатная медпомощь и профобразование для детей. Заработная плата была относительно высокой. При этом, как и у значительной часть уральского кадрового пролетариата, у них была в собственности земля, потому в научной литературе привился термин «полупролетариат» по отношению к группам уральских рабочих, совмещавших сельское хозяйство с работой на заводе и бравшие частные подряды на отдельные работы для завода - например, извоз. Иными словами, хозяйство рабочих Ижевска являло собой мелкособственническое хозяйство 10 , особенно если учесть, что с развитием промышленности в Ижевске появилось значительное количество иногородних рабочих, на которых кадровые рабочие так или иначе наживались - сдавая жилье в наем, продавая с/х продукты, даже была практика, когда кадровые рабочие нанимали работать пришлых вместо них на заводе за меньшую плату, разницу забирая себе.
Потому политическое сознание ижевцев в революции претерпевало все те же перипетии, что и сознание мелких собственников - поддержав Февраль и образовав Совет рабочих депутатов, точно так же, как и Советы по всей стране, ижевский Совет пережил период большевизации с осени 1917 по январь 1918 г. Правда, большевизация в большей части произошла под влиянием фронтовиков - солдат, вернувшихся с фронта, которые настаивали на прекращении империалистической войны. Однако с января мелкособственнические настроения начинают преобладать на почве недовольства продовольственной политикой Советской власти. Ижевские рабочие отнюдь не голодали - наоборот, они протестовали против продразверстки и вообще режима продовольственной диктатуры, которая проводилась с целью накормить их «товарищей по классу» в крупных городах, не облагодетельствованных личным хозяйством.
Вполне закономерно, что в ситуации наличия таких настроений эсеры усилили работу среди этих полурабочих - по итогам VIII съезда ПСР, взявшего курс на свержение Советской власти члены эсеровского ЦК разъехались по регионам, где у эсеров намечались наибольшие успехи 11 . Летом 1918 в город прибывают аж два из восьми эмиссаров ЦК ПСР - Иванов и Тетеркин (хотя съездом планировалось отправить только одного), в результате в мае и июне 1918 года большевики проигрывают выборы в Советах. В связи с этим интересно посмотреть на попытки современных исследователей опровергнуть советскую концепцию причины восстания, которая увязывала эти восстания с деятельностью эсеров. Эсеры в восстании занимают господствующее положение, рабочие после избиения большевиков, эсеровскому правительству подчиняются, а ученые люди в один голос утверждают, что рабочие «сами» восстали, и эсеры тут как бы ни при чем.
Большевикам в союзе с максималистами приходится прибегать к вооруженной силе, чтобы разогнать эсеровский Совет и передать власть военно-революционному комитету.
Однако уже в начале августа начинается антисоветское восстание - ударным ядром становятся отнюдь не сами рабочие, а т.н. «Союз фронтовиков», состоящий в значительной мере из демобилизованных офицеров, унтеров и разного деклассированного элемента, прошедшего войну. Списочная численность его составляла около 4 тысяч человек, и этого, как оказалось, вполне достаточно было для свержения советской власти. Однако, несмотря на предпосылки и техническую и политическую готовность фронтовиков выступить, фронтовики ждали момента, когда на чехословацкий фронт уйдут 900 добровольцев из числа большевистского актива, и первый день восстания был целиком посвящен тому, чтобы перетянуть на свою сторону рабочих. Причем, что интересно - тот же Чураков, описывая бои первого дня мятежа, ничего не упоминает о количественном составе противоборствующих сил. По его выкладкам получается, что после отправки на фронт перед восстанием, красные располагали несколькими десятками красноармейцев. Однако по ходу восстания видно, что красные силы были гораздо более значительны - фронтовики вступали с красными в переговоры (которые сами же и сорвали), а красные длительное время (по крайней мере, до утра) надеялись удержать город за собой. После чего, несмотря на преобладание восставших, большевикам удалось прорваться из города, причем разделившись на две группы. Таким образом, из описания боев в Ижевске следует, что большевики обладали существенно большими военными силами, чем это представляется любителям теории «всеобщей ненависти к большевикам». Во-первых, митинговщина фронтовиков у заводских цехов ставила целью оттянуть значительную часть рабочих от большевиков - это говорит, что пусть не подавляющая, но значительная часть рабочих поддерживала большевиков - ярость и накал страстей на митингах говорит о существенном влиянии большевиков на рабочих в момент восстания. Бои показали то же самое - очевидно, что местные большевики смогли мобилизовать часть актива и рабочих на подавление восстания, это опять-таки разрушает представление, что все поголовно рабочие восстали. Попытки переговоров с красноармейцами, да и цитировавшиеся воспоминания Федичкина, в которых он отбирает только фронтовиков, тоже свидетельствуют о том, что ни фронтовики не доверяли особо рабочим, ни рабочие фронтовикам. Об относительности поддержки рабочими восстания говорит и тот факт, что уже через 10 дней после восстания фронтовики исчерпали добровольческий резерв - и перешли к мобилизациям. По подсчетам участников, из города вместе с прилежащими деревнями было мобилизовано порядка 20 тысяч человек. К ноябрю 1918 (завершающая фаза Ижевско-Воткинской операции РККА) в т.н. «Ижевскую Народную армию» были мобилизованы возраста от 16 до 50 лет. Совершенно неудивительно, что эта армия, чуть только нажим Красной армии стал сильнее, стала разбегаться. Совершенно логично, что при такой массовой поддержке эта армия не могла наступать даже против разношерстных и не сколоченных частей Красной армии в наиболее благоприятных условиях начала восстания, а с 17 августа ижевские мятежники исключительно оборонялись. Рассказы Федичкина про волшебный гудок, по которому рабочие якобы самостоятельно выходили на позиции для отражения атак, имеют подоплеку в жесточайшем терроре, который развивала в тыле эсеровская контрразведка. Для небольшого Ижевска (70 тыс. чел) количество заключенных и расстрелянных было поистине масштабным - в первый же день было схвачено порядка 300 большевиков и членов их семей, к концу восстания РККА было освобождено из барж, на которых содержали заключенных в нечеловеческих условиях, порядка 3000 человек, к этому надо прибавить еще содержавшихся в арестных домах, а также убитых в порядке «бытового» террора. В Сарапуле, взятом мятежниками, за короткий двухмесячный срок умудрились репрессировать каждого 18-го жителя. Неудивительно, что мало было охотников уклоняться от мобилизации. Приготовила «рабочая» власть эсеров и меньшевиков рабочим подарок в честь геройской победы над большевиками - помимо мобилизаций был увеличен неоплачиваемый рабочий день. По этой причине повстанческая власть теряла и теряла массовую базу в самих рабочих, точно так же, как и остальное крестьянство под властью белогвардейщины, свергнув Советскую власть, поротой задницей осознало свои ошибки.
Надо сказать, что в среде историков типично приведение вместе двух цифр - 27000 количества рабочих на Ижевском заводе и 20000-тысячного контингента Прикамской армии. Неподготовленный читатель может подумать, что почти все рабочие вошли в состав армии и с оружием в руках боролись с большевиками. Разумеется, сравнение этих цифр некорректно - дело в том, что в число армии входили и воткинцы, и, что самое главное - крестьяне окрестных уездов. Оценку степени участия рабочих в вооруженной борьбе на идейной почве могут показать следующие цифры - во-первых, по данным Федичкина, за Каму на соединение с колчаковцами ушло только 6 тысяч человек 12 (вместе с беженцами), во-вторых, Ижевский и Воткинский заводы после освобождения их Красной армией затребовали 5 тысяч человек от Московского подотдела обмена излишками распределения рабочей силы 13 . Таким образом, значительная часть рабочих оказалась на месте и никуда не делась.
Для обоснования тезиса о том, что ижевско-воткинские рабочие поголовно были против Советской власти, пропагандистам не хватает главного - доказательств действительной массовости поддержки. Если бы была таковая поддержка - к чему мобилизации, зачем баржи с арестантами, если никого не надо уговаривать бороться с большевиками, да и к Колчаку пошло бы больше народу. Потому можно рассматривать легенды о «восставших рабочих» Ижевска как достаточно грубо сляпанный миф по мотивам действительно имевшего место эсеровского восстания с базой на мелкособственнический элемент города и деревни. А такого рода восстания в Гражданскую войну были совсем не новость, и советская историография уделяла ему потому ровно столько же места, сколько и Ярославско-Рыбинскому, например, или Олонецкому. Потому что советские историки не могли предсказать, что на факте того, что часть рабочих поддержала эсеров, будут годами успешно спекулировать различные ветви классовых врагов - будь они монархисты, демократы или сторонники «третьего пути».
