…За окном электрички стремительно пробегали в сгущающихся фиолетовых сумерках подмосковные леса. Само окно было покрыто причудливыми морозными узорами, и если бы Леся могла отвлечься от реальности и помечтать, то может быть, у нее и могло бы быть предновогоднее настроение.

Но отвлечься от реальности давно уже не получалось… С тех самых пор, как муж изменил ей с молоденькой длинноногой блондинкой, и Леся, отчаявшись его образумить и отшить разлучницу, подала на развод. Почти одновременно с этим неожиданно тяжело заболел отец, и Леся за какие-то пару месяцев прошла обратную Золушке эволюцию – из «принцесс» в «замарашки». В гастарбайтерши.

Леся никогда в жизни не думала, что настанет день, когда ее будут называть этим презрительным словом. Если откровенно, то раньше, во время приездов в Москву на фестивали и конкурсы и общения со своими московскими друзьями – такими же успешными и состоявшимися в жизни, как и она, – Леся и сама брезговала соотечественниками, оказавшимися в подобном положении. Ей были неприятны небритые, угрюмые лица украинцев с московских строек и нагруженные тяжелыми баулами, одетые чаще всего в черное украинские торговки с рынка. Завидев их, она поспешно проходила мимо, а если при этом была в компании московских друзей, то еще и сразу замолкала – так ей не хотелось, чтобы эти неприглядные лузеры услышали ее южный говор: еще подумают, что она одна из них! Вспомнив свое тогдашнее поведение, Леся горько усмехнулась. Она не такая, она ждет трамвая…

Ну, вот и дождалась.... Но кто же мог бы подумать-то, что ее ждет такое!

Леся закрыла глаза и вспомнила, как хорошо все начиналось. Она – единственная дочка в семье большого человека в небольшом приморском южном городке. С детства избалованная донельзя. Даже в жуткие 90-е ее семья не знала бед. Дома у них не то что «только птичьего молока не хватало», – даже его было завались. Беды одноклассниц, родители которых теряли работу или месяцами не получали денег, оставляли ее равнодушной. Жить надо уметь, господа! Время унылого «совка» и уравниловки кончилось. Да здравствует свобода!..

Леся окончила школу, поступила в университет – не особенно задумываясь над тем, что она будет делать по его окончании. Диплом нужен был ей просто для порядка. Не собиралась же она работать учительницей географии в школе после его получения!.. 

В ее жизни была одна-единственная страсть – народные танцы. Они как раз тогда вошли в моду, и Леся загорелась целью создать свою собственную танцевальную школу... 

Университет был окончен, диплом получен и заброшен далеко в комод. Школа танца Леси Деревянченко гремела на всю округу. Записаться в нее стояли очереди. Леся не только давала уроки, но и развернула целый бизнес по продаже танцевальных костюмов и прочих профессиональных принадлежностей, которые она закупала на папину кредитку за рубежом, получала по почте и продавала своим ученикам с небольшой наценкой – за сервис и экслюзивность. Начались поездки по стране, иногда даже в недалекое зарубежье, выступления по местному телевидению (благо Петра Тарасовича Деревянченко там все хорошо знали). Началась слава – хотя и в узких кругах, но тем не менее... 

Леся была симпатичная, по-украински пышнотелая и общительная девушка. В сочетании с ее фамилией это делало ее практически неотразимой на местном рынке невест. Вскоре появился бойфренд – тоже достаточно симпатичный и жутко ревнивый. Лесе не пришлось долго ждать предложения руки и сердца: бойфренд очень боялся, что кто-нибудь перейдет ему дорогу к такой гарной дивчине. Сыграли свадьбу. Лесе очень хотелось, чтобы она была не такой, как у ее подруг, необычной – такой, чтобы о ней говорил весь город. Ей удалось это сделать, пригласив всех почти 200 гостей… в сауну. Там они с Сережей и отпраздновали свое бракосочетание. Cвадьба удалась на славу, хотя свекровь и сопротивлялась поначалу такой неортодоксальной идее. Было здорово весело! 

Медовый месяц провели в Египте – конечно, не Мальдивы, но для их городка очень даже ничего. А Мальдивы никуда от них не денутся, думала тогда Леся. Сережа, менеджер по продажам, только начинал свою карьеру..

Через 2 года появилась Яринка, а еще через год – Богдан... 

С двумя детьми свободного времени уже почти не оставалось. Хорошо, что помогали обе бабушки. Леся носилась по стране с гастролями, давала уроки и интервью и радовалась, когда хоть ненадолго удавалось отдохнуть. Сережка тоже вкалывал на работе, и потому у нее не было ни малейших подозрений, что он может ей изменить. Но увы и ах…. Сердцеедка Люська была стройнее (еще бы, без детей-то! Интересно будет посмотреть, какой коровой она станет годам к 30-ти…), моложе и неотразимо блондинистее. А кроме того, она не ассоциировалась у Сережки с семейными обязанностями, памперсами и сопливыми детскими носами… И уже через пару месяцев от когда-то ревнивого бойфренда не осталось и следа. Он на глазах превратился в мужа-изменщика и кобеля... 

Сережка, конечно, не собирался от нее уходить. Но и Люську свою бросать не хотел. А Леся была не из тех, кто такое потерпит. В конце концов, он забыл, что такое он, и кто такая она! Леся подала на развод. Развод затянулся – она даже представить себе не могла, что этот процесс такая тягомотина. Но Леся крепилась. И тут неожиданно врачи нашли у отца неизлечимое заболевание. Ему пришлось оставить свой пост – по состоянию здоровья….

Это было началом конца. Или же началом конца была все-таки измена Сережки?

В любом случае, проблемы начали нарастать как снежный ком, и вскоре закрылось ее детище – ее любимая школа танцев. Танцы, которые она преподавала, вышли из моды, на смену им пришли те, которых она не знала, да и не интересовали они ее… 

Только тут открыла для себя Леся, что в их городе, оказывается, нет работы. Совсем, ну никакой нет. Не кладовщицей же на завод ей идти! Правда, работы в городе не было и последние 20 лет, только раньше отец пристроил бы куда-нибудь, но теперь он и сам был не у дел, а все его сбережения уходили на дорогие лекарства… Через год не осталось от них почти ничего. Продали его квартиру и переехали в частный дом к бабушке. Детям там, конечно, раздолье – до моря рукой подать, да одни яблони с вишнями в саду чего стоят, объеденье! Но Лесе было не до наслаждения морем и вишнями, она боролась с Сережкой в суде. Он упорно не хотел платить алименты. И отчаявшаяся Леся решила-таки податься на заработки в Москву. А что еще, скажите, ей оставалось делать? Детей-то ведь надо растить. А она хотела вырастить их по-европейски – чтобы знали языки и вообще… И все это стоит денег.

...Послезавтра Новый год, а она тут, в Москве, за тысячу километров от своих рыбок ненаглядных…

Нет, конечно, ей все-таки грех жаловаться. Она не метет улицы морозными темными утрами, как таджики, не «вкалывает» в бордели, как молдаванки, не живет подпольно в чулане какого-нибудь притворяющегося итальянским армянского ресторана, безвыездно стоя днем и ночью у его горячей плиты, ей не шипят вслед на улицах: "Чурка чернозадая!» Она устроилась в приличное место – администратором в фитнесс-центр. Но сколько же Лесе пришлось натерпеться прежде, чем она нашла это место!

Самым большим ударом было, когда ей отказались помочь найти работу или хотя бы квартиру московские друзья. Она так рассчитывала на них – ведь она же была своя, такая же, они так здорово проводили раньше вместе время, когда она привозила своих девочек в Москву на гастроли! Но теперь всем вдруг оказалось не до нее, и вовсе не потому, что у них самих были какие-то трудности. То есть, трудности у людей в Москве, конечно, были, это сколько угодно, только не у них, этих ее так называемых друзей. Эти продолжали порхать как эльфы по своим ночным клубам и пабам и вообще не имели никакого понятия о реальной жизни… Ну, примерно, как она сама лет пять тому назад. Недоросли великовозрастные! Особенно обиделась Леся на Ларису, которая в свои 38 (!) продолжала и вести себя, и выглядеть так, словно ей всего 17.

Самой Лесе тоже уже было почти 30, и когда она думала об этом, ей становилось страшно. Сначала она бодрилась, что с ее-то внешностью, подвешенным языком и природной жизнерадостностью она-то уж непременно быстренько подцепит себе «аборигена», и на этом закончатся ее хождения по мукам. Но «аборигены» не спешили засматриваться на гастарбайтерш, тем более, что выбор среди них был широк, и существу мужского пола с квартирой и пропиской можно было найти себе не одну фотомодель, вышедшую из их рядов. Их и искать было не надо – времена «совка» действительно прошли, и барышни теперь в открытую, не стесняясь, сами вешались на кавалеров. А у Леси уже не было такой хватки, да и все-таки почти 30 и рубенсовские формы… Конечно, Москва – это вам не Париж, и любителей натуральной, полнокровной женской красоты здесь хватало, но большая их часть была халявщиками. Встретился к концу первого ее года в Москве Лесе было приличный и довольно симпатичный дяденька (ну и что, что на 15 лет старше ее, она тоже уже не девочка!), но как только он узнал, что дома ее ждут двое ребятишек, роман их довольно быстро сошел на нет.

Она все-таки не унывала – сказывалась та же природная жизнерадостность. Даже факт, что комнату, доступную по цене, ей в Москве найти так и не удалось и приходилось полтора часа добираться каждый день на работу на электричке из Подмосковья, не выбил ее из колеи. Даже то, что детей она теперь видела лишь 2-3 раза в год. Она гордилась тем, что не сдалась и не сломалась, тем, что стала кормилицей и добытчицей. Другие на ее месте вон из окон прыгают или спиваются. Но от нее этого никогда не дождутся! Дудки!

Но сегодня настроение было ужасное. На дворе стоял канун Нового года. Это был первый ее Новый год без детей, но Лесю продолжала шпарить как кипяток неотвязная мысль – а сколько еще таких Новых годов у них впереди?...

Леся вспомнила, как заплакала ее бабушка, когда она рассказала родным о своих планах поехать на заработки в Москву. Именно от нее Леся и услышала впервые то слово, только не «гастарбайтер», а «ост-арбайтер». Во время войны, в ранней ее юности бабушку Леси угнали на работы в Германию, и теперь она вспоминала то время…

Леся вспомнила горькие бабушкины слезы и поняла вдруг то, что раньше понимать то ли не могла, то ли не хотела. А может быть, и то, и другое. Что нынешнее ее житье-бытие – не какое-то кратковременное состояние, после которого настанет сказочное «и стали они жить-поживать, да добра наживать». Что она так вот и обречена мотаться между двумя странами (которые еще совсем недавно были одной, и тогда у ее земляков не было никакой нужды уезжать из дома куда-то на заработки), между работой и семьей, не имея возможности ни перевезти семью к себе, ни найти работу дома. Ну хорошо, пока она молодая, пока живы мама и бабушка, чтобы присмотреть за ее малышами, Леся продержится… А дальше что? Что делать, когда ей стукнет 40, и уже за одно только это на работу просто перестанут брать? А дети как раз будут только еще кончать школу… 

Неужели же всю оставшуюся жизнь Лесе придется носить при себе разрешение ФМС на работу и вздрагивать всякий раз при виде полицейского? Неужели она не имеет права видеть, как растут ее дети? Почему она должна так жить, с какой это стати? Кто это так прописал? 

Если честно, теперь уже Лесе было стыдно, когда она вспоминала свои прежние реплики о «не вписавшихся в рынок». Так вот, оказывается, как легко из него «выписаться!» Верно же говорят в народе: "От тюрьмы да от сумы не зарекайся!»…

… Электричка остановилась у полузанесенной снегом платформы. Узбеки, таджики и не вписавшиеся в московский жилищный рынок русские, возвращавшиеся с работы, повалили к дверям. Поднялась с места и Леся. 

На выходе ее толкнули, и она выпала из вагона – почти на руки к немолодому уже узбеку. Он вовремя успел ее поймать.

– Как ты, дочка? Не ушиблась? – спросил узбек, подавая ей упавший в сугроб пакет с подарками, которые Леся купила для Яринки и Богдана. 

И от этих простых, ласковых по-человечески слов на глазах у Леси вдруг выступили слезы.

–Ну-ну, не плачь! Молодая еще, до свадьбы все заживет! - улыбнулся узбек. 

– Я не ушиблась.. Я просто…

– А, понятно, Новый год на дворе, а родные твои далеко… Знаю… У самого сын в Польше, дочка в Индии, внуки с женой дома, в Андижане, а я вот тут… 

И от этих слов у Леси вдруг все похолодело внутри. Неужели же и ее дети будут вот так мотаться, через пятнадцать, двадцать, тридцать лет? А их дети будут напрасно ждать их под Новый год за тридевять земель… Дома. 

– Но ты все равно не грусти. Ну, не может так быть вечно, понимаешь, дочка? Наши все равно придут.

– Наши? – не поняла Леся, думая, что он говорит об узбеках. 

– Наши. Советские, понимаешь? – и пожилой узбек по-отечески ей еще раз улыбнулся, помахав на прощанье рукой.

… Наши, советские… Эти слова вертелись у Леси в голове весь вечер. Она не привыкла над ними задумываться. Когда Советского Союза не стало, ей было только 7 лет. 

…Наши, советские… 

– Леська, скорей, включай телик, «Пусть говорят» начинается! – вбежала на кухню соседка по квартире, Галя из Николаева. 

– Не хочется, – ответила Леся, – Без меня посмотри, ладно? И вышла из кухни, оставив Галю с открытым от удивления ртом.

В комнате стоял туго набитый книжный шкаф: остался от старушки, матери хозяйки, сдававшей им квартиру. Леся пробежала глазами по полкам. Здесь не было сентиментальных современных дамских романчиков, к которым она так пристрастилась, мотаясь из Украины в Москву и обратно. Леся вспомнила пожилого узбека на станции. И неожиданно – даже для самой себя! – взяла с полки красный томик: «Как закалялась сталь»…

Надо же начинать с чего-то. Надо же что-то в жизни менять. Надо же менять и саму себя, и эту жизнь.