 «В моей жизни было много интересных событий, которые я запомнила. К примеру, обстрел Белого дома, убийство Влада Листьева, гибель принцессы Дианы, трагические события в Америке, затонула подводная лодка «Курск»,захват террористами театрального центра, землетрясение в Кармодонском ущелье, где погибла съемочная группа С.Бодрова-младшего, наводнение в Индонезии…» Из студенческой работы 2000-х
Однажды я предложил студентам, изучавшим курс «Социология», написать социальную автобиографию. Откликнулись 168 человек. Студентам предлагалось ответить на следующие вопросы:
А. Какие события общественной жизни остались в памяти Вашего поколения?
Б. Насколько глубоко Вы переживали эти ситуации? Как повлияли эти события на Ваше отношение к жизни, ценностные ориентации?
Студенты назвали 75 событий (в среднем, по 5 в каждой работе). Проведенный нами анализ социальных автобиографий студентов лишь дополнил общую картину массовой тревожности в российском обществе в начале века. Так, «проблема терроризма ни в 1996, ни в 1999 г.г. не вошла в десятку наиболее опасных явлений, тогда как в 2003 г. она заняла третье место в рейтинге наиболее вероятных катастроф», отмечалось в одной из социологических публикаций. В нашем опросе – первое место.
Страх перед террором всепоглощающий («слышишь слово теракт, и сразу все замирает внутри», «главное, что этому нет конца!»). Острое переживание депривации одной из базовых потребностей человека, какой является стремление к максимальной защищенности («ужасно то, что теряется ценность человеческой жизни»; «я понял, что сейчас в нашем мире жить очень опасно»; «мы живем, словно на пороховой бочке»).
Восприятие терактов как наказание человечества («может быть, их за что-то наказывают, хотя пора уже наказать человечество за насилие, деспотизм…безразличие к чужим судьбам»). Гнетет неуверенность в завтрашнем дне («с каждым днем все больше накапливается в сердцах людей страх пред будущим»).
Страх стать жертвой терракта может возникнуть в самой обычной повседневной ситуации («после того, как опасность подходит так близко, ты начинаешь по-другому относиться к любым мелочам. После этого теракта я и мои друзья даже боялись ходить в театр и в кино. Сидя в кафе и увидав, как в него заходит человек кавказской национальности и с каким-нибудь кульком в руках, мы сразу вставали и уходили. Это не маразм, а просто чувство страха и ужаса из-за беспредела, который царит в нашей стране, да и вообще в мире. Становится страшно оттого, что в мире будет царить хаос, что все заполнится войной, что хороших людей не останется. Но зачем жить с такими мыслями?»)
Терроризм вызывал весь спектр чувств: с одной стороны, позитивные чувства, сочувствие, сопереживание жертвам терактов («сегодня мы можем только сочувствовать жертвам теракта и гордиться патриотами, которые, не страшась пули, закрывали своими телами детей, это настоящие учителя с большой буквы»), с другой стороны, ненависть и отвращение к террористам («я была готова убить их захватчиков», «я испытывала боль, сострадание к людям, которые погибли и ненависть к людям, которые это все организовали»).
Двойственность проявляется в наличии в студенческих работах антиамериканских настроений наряду с сочувствием к безвинным жертвам террористической атаки 11 сентября 2001 г на Всемирный торговый центр. «Возможно, это зависть к тому образу жизни, когда люди уверены, что завтра с ними будет хорошо, как и с их близкими» – в этих словах студента безотчетная тревога: со мной завтра, возможно, не будет хорошо, как и с моими близкими. Неприятие гегемонии США в мире, крушение мифа о могуществе Америки служат усилению патриотической идентификации в форме низведения конкурента до собственного уровня («они такие же, как мы»), вместе с тем национальной ненависти к американцам не наблюдается. Чаще всего студенты вообще противопоставляют американский народ, которому сочувствуют, американскому государству. Ведь жертвами террористов и в Америке и в России стали прежде всего невинные люди.
Раздражает студентов, что заведомо слабый противник в состоянии парализовать целую страну, всю мощь государства («меня очень задело, что какие – то отморозки смогли долгое время держать нашу страну в напряжении… Я понял, насколько наша страна не готова к такого рода нападениям. И мне хотелось как-то помочь, пойти и перебить всех террористов»).
Трагедия в Америке воспринималась так, как будто она касается и россиян («хоть эта трагедия и произошла за тысячи километров от нашей страны и нашего города, разве мы можем быть уверены в том, что эта трагедия не коснется граждан России или других стран?») и произошла совсем близко («мне казалось, что это произошло где-то совсем рядом, я переживала за тех людей и сочувствовала им. Иногда я переключала канал, потому что не могла смотреть на страдания тех людей. Я представляла себя на их месте, у меня возникали мысли: а что если завтра то же самое произойдет со мной или с кем – то из близких? Тогда мне казалось, что это может произойти с каждым, что никто ни от чего не застрахован, и никто не знает, что может случиться с тобой завтра»).
Переживание опасности служит мобилизующим фактором, помогает сплотиться. В то же время страх перед террором хотя внутренне мобилизует, но не в пользу коллективной организации и солидарности. «Анализ тревожности россиян позволяет говорить о глубокой дезинтеграции российского общества. Практически ни одна из проблем не воспринимается большей частью населения как общая, требующая сочувствия и мобилизации усилий всех», – отмечалось социологами.
В лучшем случае студенты повторяли расхожие пропагандистские штампы («каждый россиянин, любящий свою Родину, должен всячески по возможности препятствовать, предотвращать проявления любого террора на российской земле; нужно помогать нашим правоохранительным органам в борьбе с террористическими актами, задержанию и разоблачению террористов»). В худшем – избирается стратегия ухода от проблемы («в настоящее время, когда все разговоры об этой трагедии улеглись, она вспоминается как страшный сон, его хочется быстрее забыть, перелистнуть следующий лист жизни и без того полной ужаса и зла»).
С одной стороны, обнаруживается уверенность, что «человек сам способен построить свою жизнь так, как ему это нужно», а, с другой, осознание «как жестока жизнь», что «человечество истребляет себя». Принятие индивидуализма и в то же время, констатация его последствий. Вера в силу человека, а, с другой стороны, растерянность перед происходящими событиями («зачем и кому все это надо»), а потому «лучше выбросить их из своей памяти как кошмарный сон». Вместо коллективных действий скорее подразумевается самозащита («человек сам творец своей судьбы и за каждый шаг он отвечает сам»), причем не конкретно перед террористическими атаками, а, как написал один студент, надо «быть готовым ко всем неожиданным нападениям».
Эти суждения студентов в общем и в целом совпадают со следующими выводами российских социологов: «В среднем 80% предпринимают реальные действия для того, чтобы обезопасить себя и семью, близких от нападений, разбоев, грабежей и возможности подвергнуться негативному экологическому влиянию на бытовом уровне. При этом 5-12% респондентов предположительно объединяются с другими в целях предотвращения этих угроз для всего общества, народа. 70% были абсолютно уверены, что этого они делать не будут. Соответственно, в среднем лишь 20% остаются «в раздумье», будут ли они что-то предпринимать, объединяться с другими, чтобы снизить эту угрозу для народа, страны или нет».
«Декларируется опора только на себя, семью, ближайшее окружение…Почти 50% респондентов подыскивают средства зашиты внутри малой группы (обсуждают с близкими), а 30% считают, что даже семья, близкое окружение не смогут предоставить им средств защиты, адекватных угрожающим им опасностям…».
Восприятие терроризма у студентов весьма абстрактное, не персонифицированное, в высказываниях отсутствует указание на конкретных террористов, нет имен, террористические группы, организации не идентифицируются. Все это создает условия для весьма расширительного представления угроз, побуждает искать вокруг потенциального врага, сеет подозрительность и недоверие к окружающим («теперь люди стали более подозрительны, в том числе и я»).
Не укрепляет чувство солидарности перед угрозами существованию и телевизионное восприятие событий («не зря по телевизору почти каждый день говорят о терроризме»). Студенты верят средствам массовой информации: «ведь все показывали в новостях, там не может быть лжи».
Теракт в США 11 сентября 2001 г. смотрели по телевизору, будто фильм ужасов («создавалось впечатление, что «операторы» заранее знали о предстоящем событии, снято было прямо как в кино – одновременно, с нескольких сторон…»), возникала ассоциация с фильмами о второй мировой войне. Это еще один пример, как телевизионная картинка способна создавать идентификацию.
Телевидение создает и эффект привыкания («когда такие вещи происходят каждый день, и, сидя каждый день перед телевизором, становишься свидетелем очередного взрыва или захвата заложников, то это воспринимается уже не так, как раньше. Я считаю, что если человек говорит, что он переживал над событиями Норд-Оста, он обманывает себя. Ведь человек так устроен, что пока с ним это не произойдет…, то он не будет воспринимать это как шок»).
Наблюдается удивительно легкий переход от эмоционального состояния к обычному, отвлеченному («вот здесь уже много эмоций, хоть и Беслан далеко от меня. Почему дети? Что они сделали? Детьми легче управлять. Сразу вспоминаешь свое детство, школу… и думаешь, что эти дети могут последний раз видеть солнечный свет, жизнь вообще. Я не могу вспомнить, что делала в этот момент, скорее всего, делала домашнее задание, готовилась к следующему дню, в общем, обычная жизнь»).
Присутствует у студентов и «спортивный» интерес (а что было бы, если…): «когда я слышу о различных терактах, мне почему-то хочется оказаться на месте тех людей и посмотреть, что бы я делала, случись со мной такое, но не с моей семьей. Такие же чувства вызывают у меня различные наводнения»; «глядя на все происходящее, я не могла себе представить, что сделала бы я в такой ситуации, смогла бы пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти детей. Или бы убежала, как сделали многие».
Студенты понимают, что такой поток трагических событий, даже больше сообщения о них, лишь усиливают общественную апатию («после такого количества трагических событий, которым уже несть числа, жизни других людей тебя уже не волнуют, хотя и думаешь, в чем же они виноваты»).
«Зритель брюзжать – брюзжит, но сплачиваться с такими же недовольными, как он, напрямую, в деле не хочет. – пишет по этому поводу социолог Б.Дубин, – Проще сплачиваться через телевизор, через то, что далеко и нас не касается. Позитивно кооперироваться с другими никогда не было советской традицией, а сейчас ее еще меньше…
Это не Испания, в которой после теракта на железной дороге вышли около 1 млн человек, начиная с короля и включая представителей всех властей. Более того, митинги за рубежом в связи с Бесланом, были более массовыми, чем в России, хотя Россия была потрясена терактом…
У нас между эмоциональной реакцией и прямым действием связи нет. А поскольку реакция в действие не переходит, она удерживается в течение нескольких дней и забывается… На это и рассчитывает власть, когда предпочитает не засвечиваться, потом подставлять третьих-четвертых лиц в качестве виновников, заматывать все следы происшедшего. Люди это видят, понимают, что реально повлиять ни на что не могут. Это вызывает раздражение, но его вытесняют, остается апатия» [Новая газета. 2004. №81].
Чем сильнее действовала пропаганда, тем сильнее подогревалось чувство незащищенности, тем больше неприятие «антипутинских выпадов». Чем больше страха и тревоги, тем сильнее конформизм, проявляемый россиянами. Студенты здесь не исключение.
«Сегодня у нас в стране около 30% населения – это люди с пограничным психическим состоянием, вызванным утратой прежнего положения в обществе и неспособностью адаптироваться к изменившимся социальным условиям. У этих людей подобного рода объявления могут вызвать неадекватную реакцию и даже в редких случаях послужить причиной развития острого психоза. А есть категория граждан, которых подобные объявления раздражают. Это раздражение связано с ощущением, что на тебя перекладывают заботы, которые должна нести власть. Такой гражданин считает, что власть должна обеспечивать его безопасность, а не заставлять его смотреть по сторонам и в каждом подозревать врага. Совершенно бессмысленны подобные объявления и с точки зрения психологии поведения террористов. Заметьте, они не повторяются в сценариях терактов», – считает Л.Виноградова, исполнительный директор Независимой психиатрической ассоциации России [Ю.Голобокова. Радиоуправляемое метро // Новая газета. 2005.].
Интересно, как воспринимал ребенок антитеррористическую пропаганду в России: «В 1995 г. я поступил в кадетский класс…тем самым обрек себя на шестилетнее внушение мысли о том, что терроризм рядом и надо быть готовым ко всему. Постоянные тренировки на случай терроризма подогревали мое чувство незащищенности… Я начал боятся того, что это может произойти и в России и даже в нашем городе. Конечно, я никому об этом не говорил и тем более не разговаривал об этом со взрослыми, потому что подросток, озадаченный проблемой мирового терроризма, это, мягко говоря, странно».
С другой стороны, становящиеся достоянием гласности благодаря СМИ факты коррупции в армии, особенно в Чечне, усиливали пацифистские настроения на фоне «постоянного чувства не понимания и невозможности осознать до конца всю эту ситуацию». Резко критическое отношение у студентов к российской власти. Студенты не снимают ответственность с правительства, отмечая такие проявления, из-за которых стали возможны эти события: коррупция, халатность, утрата бдительности, карьеризм чиновников.
Политические события безусловные лидеры по количеству упоминаний, что свидетельствует о предельной политизированности общественной жизни. Восприятие политизируется и по отношению к целому ряду событий, выделенных в иные разделы (например, спорт, история).
Однако у студентов наибольший интерес проявляется к личностям конкретных политиков, чем собственно к политике, прежде всего к политическим лидерам, от которых зависит развитие страны, а особенный акцент авторы делали на собственном морально-психологическом состоянии в связи с политическими событиями. Это не удивительно, так как в связи с выборами политического лидера в обществе усиливаются ожидания серьезных перемен, тем более когда предлагается избрать человека, до сих пор неизвестного («когда я впервые увидела по телевизору В.В.Путина, то поначалу он мне не понравился. У моих знакомых и друзей он тоже не вызывал доверия, и это понятно, ведь никто о нем ничего не знал»).
На детском восприятии прежде всего отражаются настроения родителей, поэтому неспроста многие студенты отметили, что выборы и все что с ними связано, впервые вызвали у них интерес к политике («до этого момента я не вникал в процессы политической жизни моей Родины, меня не волновали законы, принимаемые в моей стране. Из-за этого я и не помню, принимались ли они в то время вообще»).
Вспоминая первые выборы президента с участием В.В.Путина, студенты пытались не осмыслить значение этого исторического факта для страны, а сосредоточились на своих переживаниях, страхах в связи с ними. Об этом говорят особые слова, передающие их ощущения: «облегчение», «смятение и растерянность», «появилась надежда», «все мы удивились», «негодование», «как-то даже необычно», «мне показалось, что страна осталась без защиты, что-то ушло, и если кто-то не встанет на защиту России, то все рухнет», «шокирующее впечатление». А личность президента Путина вызывала следующие оценки: « симпатия», «гордость», «любоваться им доставляло мне удовольствие», «доверие», «уважение», «все страхи были напрасны», «правильная кандидатура», «его немного смешные черты лица напоминали обезьянку, что делало его еще милее – он мне очень понравился», «ответственный», «решительный и уравновешенный», «идеал мужчины».
Детское восприятие выборов (значимо, какой подарок они получат за свое участие), подчеркивается значимость участия в них, торжественность обстановки, ответственность, ощущение себя гражданином России.
Политика – прежде всего личность лидера страны, наделяемого прежде всего некими человеческими качествами, а не сфера принятия государственных решений. Упоминались лишь два закона: о запрете употребления пива в общественных местах и о монетизации льгот. В одном высказывании дается рационально осмысленная оценка именно политике, а не личности президента («я сама, будучи коренным жителем деревни, знаю, до чего опустились села и районы. Этот вопрос меня очень волнует, потому что на моих глазах разрушается моя родная деревня. Не хватает работы, из-за безысходности многие спасаются пьянством. Когда правительство поймет, что улучшение состояния страны надо начинать именно с деревни, которая кормит все население, будет уже поздно»).
(продолжение следует)
Александр Чернышев
В статье цитировалась статья российских социологов В.А.Ивановой и В.Н.Шубкина «Массовая тревожность россиян как препятствие интеграции общества» //Социс. 2005.№2.
Источник
|
