Часть I
Часть II
III
 В КПСС возобладала линия, что партия не должна иметь «монополию на власть, собственность и истину», а делить ее с другими силами, добровольно «отделиться от ряда властных структур».
«Главное состоит в том, что партия, оставаясь правящей, перестает выполнять функции органов власти, действует через Советы, а в самой партии развивается социалистический плюрализм мнений». «Общенародное государство сегодня… осуществляет перераспределение функций политической системы между другими ее институтами».
Это можно даже назвать своеобразным страхом перед всей полнотой власти, а, значит, ответственности за проводимую политику, особенно в условиях нарастающего экономического кризиса. Иначе как объяснить странную позицию члена Политбюро и секретаря ЦК КПСС Г.В.Семеновой на страницах официального издания – в журнале «Известия ЦК КПСС»: «Не властна партия простым приказом или действием перекрыть поток обвинений в свой адрес, запретить рождение других некоммунистических партий и движений, навязать свое мнение редакции газеты или местному Совету». Это было не просто признание факта, но и фактически нежелание бороться за власть, в которой виделось однозначное проявление столь «страшного» монополизма.
Чем хуже шли дела в стране, тем больше коммунистов, и не только на низовом уровне, старались отмежеваться от партии. Каждый новый компромисс в борьбе, отсекал от партии новый пласт поверивших в перестройку людей, в том числе и в высших эшелонах власти, в том числе и среди соратников Горбачева, по – разному представлявших ее цели. Это было естественное размежевание социальных интересов по мере того, как в результате экономической реформы менялась социально-классовая структура общества. Каждый новый компромисс в борьбе менял соотношение сил, укрепляя одни, подчиняя другие, отсекая третьи.
Анархизм в КПСС проявился не только в отрицании руководящей роли партии по отношению советам, но и в отказе от борьбы за коммунистические советы. Советам предлагалось «эффективно работать в условиях политического плюрализма и многоукладной экономики». А при осуществлении власти «в интересах всех граждан» им предлагалось опираться «на органы территориального общественного самоуправления, на институты прямой демократии», но только не на правящую партию. Это понятие вообще потихоньку исчезало из политического лексикона, поскольку стало ассоциироваться с проявлением «монополизма» в политике.
Даже новая редакция ст.6 Конституции СССР, ликвидировавшая руководящую роль партии, не предполагала ситуации, при которой эту роль возьмет на себя другая политическая партия. Коммунистическая партия Советского Союза и другие политические партии и общественные организации ставились всего лишь рядом друг с другом, наравне могли «через своих представителей, избранных в Советы народных депутатов, и в других формах» участвовать «в выработке политики Советского государства, в управлении государственными и общественными делами».
Многопартийность была понята как «разделение власти и ответственности» на равной основе между всеми партиями, без стремления их к монопольному положению. При этом отрицалась межпартийная борьба, предполагалось, что даже в условиях социально-политической конкуренции вновь возникающие партии будут стремиться к сотрудничеству и диалогу, что, как известно, противоречит назначению партии как института, стремящегося к власти.
КПСС демонстрировала готовность к политическому диалогу и сотрудничеству со всеми, «кто выступает за обновление социалистического общества». Эту формулировку из проекта Платформы ЦК КПСС к XXVIII съезду пытались поставить под сомнение некоторые члены ЦК: не преждевременно ли партия отказывается от «монополии», что следует понимать под обновлением социалистического общества, если за него выступают даже откровенные антикоммунисты. На эти сомнения Горбачев отвечал категорично: «не мы с вами тут решаем: разрешить или не разрешить». Кто решает? Горбачев отвечает: «Мы же только высказываем пожелания к возможному будущему закону. Закон примет Верховный Совет, а не мы с вами здесь» на Пленуме.
Горбачев не подумал при этом, что говорил об этом, будучи Генеральным секретарем ЦК и Председателем Верховного Совета СССР, в котором подавляющее большинство были членами КПСС. Имея такое большинство и отказываться от права на власть – значило вольно или невольно подталкивать депутатов к выходу из партии, чтобы, не дай боже, не обвинили в монополизме.
Если правящая партия добровольно отказывается от власти, значит, ее место рано или поздно займут другие политические силы, которые еще не факт, что согласятся ее с кем-то делить. Впрочем, Горбачев предусматривал такую ситуацию, когда «общественное развитие само может поставить такой вопрос» о возвращении к «монопольному положению». Но предлагал не оговаривать это конкретными сроками, не объявлять это целью и не вырабатывать пути ее достижения. Это вело к еще большему политическому разоружению партии перед активизирующейся антикоммунистической оппозицией.
Даже в 1991 г., когда уже открыто шли процессы консолидации антикоммунистической и антисоветской оппозиции, провозглашавшей своей целью «ликвидацию тоталитарного режима», на места из центральных органов партии шли противоречивые установки. Так, по поводу учредительной конференции «Демократического Конгресса» (26 – 27 января 1991 г.), участники которого открыто призывали к разрушению единого союзного государства, отдел ЦК КПСС по связям с общественно-политическими организациями рекомендовал партийным комитетам «решительно и гласно» отстаивать партийную позицию по принципиальным вопросам, в то же время «во имя достижения гражданского согласия (с антисоветчиками! – А.Ч.) не отказываться на местах от диалога». При этом предлагалось не ограничиваться политическими контактам, а использовать возможности совместной работы при «ЛЮБОМ (выд. авт.) виде конкретной деятельности».
Партийному руководству все казалось, что непримиримая оппозиция – это только отдельные лидеры, которых можно легко политически изолировать. Такие заблуждения можно было еще оправдать в 1989 г., когда сама идея многопартийности воспринималась в обществе неоднозначно. Но не в 1991 г., когда становилось ясно, что борьбу против партии ведут уже не отдельные личности, а объединенная оппозиция, выступающая со своими программными заявлениями имеющая серьезное представительство в органах власти, а кое-где (как, например, в Прибалтике) пришедшая к власти.
На мартовском (1990 г.) Пленуме ЦК КПСС, который рассматривал вопрос о ст.6 и 7 Конституции СССР, Н.Назарбаев предложил все-таки прописать определение правящей партии. В его варианте оно звучало так: «Руководящая (или ведущая) партия имеет право формировать исполнительные органы власти, вырабатывать политическую линию внешней и внутренней жизни. Она несет полную ответственность перед народом страны за результаты своей деятельности». Однако предложение Назарбаева не было поставлено на голосование членов ЦК, а М.Горбачев отнесся к нему с иронией: тому, видите ли, «жалко расставаться с руководящей и направляющей ролью».
Отрицание права партии на единоличную власть – это чистой воды анархизм, а не коммунизм. Превращение коммунистической партии в парламентскую, да еще стремящуюся быть не правящей (иначе это трактуется как «монополия власти»), а непременно в коалиции с другими (при этом круг их конкретно не определялся, а мог быть сколь угодно широким) – это заимствование социал-реформистской политической традиции. Однако она пригодна для буржуазных демократий с их развитыми системами политического представительства крупного бизнеса. В советской практике она могла лишь вести к отлучению коммунистической партии от власти, но в условиях полулегального существования частного бизнеса, мелкого еще по своей природе (хотя и достаточного, чтобы дезорганизовывать систему) не могла еще дать настоящего парламента.
В своих мемуарах М.Горбачев так формулирует тогдашние свои мысли о том, как лишить партию власти: «В действительности, Советы и партия с точки зрения их места в политической системе СССР находятся в разных плоскостях. Если Советы принадлежат к числу государственных институтов, то КПСС — общественно-политическая организация. Поэтому рассуждать о том, кто из них выше, это значит пренебрегать сколько-нибудь серьезной постановкой вопроса. Партия есть партия, парламент есть парламент». Странно, что Горбачев не подумал, что в любой парламентской республике есть правящие партии или партийные коалиции, решениям которых подчиняется вся депутатская законотворческая деятельность.
Понятие «партия как руководящая и направляющая сила советского общества» было в годы перестройки заменено на «партию как политический авангард», передающую советам как «органам подлинного народовластия» всю полноту государственной власти. Накануне XIX Всесоюзной конференции КПСС вышла книга под редакцией помощника М.С.Горбачева Г.Х.Шахназарова «Самоуправление: от теории к практике». В ней, по – прежнему говорилось о возрастании роли КПСС как «объективной закономерности», отвергался «тезис современного ревизионизма о равном партнерстве», согласно которому компартия ставится на одну доску с другими политическими партиями и общественными организациями. Такая «модель» социализма считалась неприемлемой, поскольку руководящей роли компартии в социалистическом строительстве противопоставляла «свободную игру политических сил», наличие оппозиции, ведущей легальную борьбу с коммунистической партией за власть. «Она – сколок с буржуазной политической системы», а потому отвергалась в принципе. «Не сужение партийного руководства теми или иными сферами общественной жизни, – писал приближенный к Горбачеву ученый-обществовед, -… а, напротив, повышение уровня, эффективности такого руководства… – такова закономерность, вытекающая из необходимости охватить партийным влиянием все стороны социализма…».
Но проходит два года и позиции диаметрально меняются.
«Партия может жить и играть авангардную роль в обновляющемся обществе только как демократически признанная сила, – говорил М.Горбачев на февральском (1990 г.) Пленуме ЦК КПСС. – Это означает, что ее положение не может быть навязано и узаконено конституционно». Что это значило? Признание партии «всей демократией»? То есть всеми социальными группами и классами общества? В равной степени? Но такого нет ни в одной стране мира. По признанию помощника Горбачева А.Черняева, в слове «политический» была заключена идея «превращения партии из государственной организации в общественную, «освящающую» путь к «новому социализму» не принуждением, а своим моральным и идейно-теоретическим влиянием», то есть опять же лишенную важных властных функций. В одну из многих, то есть в парламентскую партию, хотя это определение, как пишет А.Черняев, до поры до времени вызывало возражение Горбачева и его окружения.
Партии, представляющие интересы определенных классов, всегда стремятся к такой структуре власти, которая отражала бы объективный вес этих классов в обществе, их господствующее или подчиненное положение. От остальных сил требуется компромисс, то есть в той или иной степени согласие с их властным положением. При этом правящая партия может в той или иной мере учитывать позиции других партий, представленных в политической системе, вести с ними переговоры, создавать коалиции, даже правительственные, совместно бороться с несистемной («неконструктивной», «непримиримой» оппозицией). Законы всего лишь оформляют и защищают эту систему власти.
Провозглашать «авангардную роль партии» без права на узаконенную, в том числе конституцией, власть значило обрекать ее на роль не авангарда, а арьергарда иных сил, открыто ведущих борьбу за власть. Но партия и не должна стремиться закрепить свой правящий статус законом, «партия работает» – вот в чем ее назначение, какое предписывает ей Горбачев. И даже если бы перед ней замаячила перспектива завоевать власть, ей следовал бы сразу сигнал к отступлению. Компромиссы – удел слабых партий, либо теряющих власть, либо не уверенных и не желающих ее завоевать. Судьба КПСС это подтвердила. Любопытно в этой связи свидетельство Ю.А Прокофьева, в разговоре с которым будущий член ГКЧП и руководитель КГБ СССР В.Крючков, говоря о возможном введении чрезвычайного положения в стране, «совершенно четко сказал, что партия не должна в этом участвовать, и представители партии не войдут в состав комитета. «Партия должна быть в стороне от этого дела. Это дело чисто государственное», – цитирует Прокофьев ответ Крючкова.
Противопоставление советов партии в условиях еще несформированной многопартийности, когда правящая партия уже утратила свое положение, а ее ниша оказывалась пока не занятой, могло повести и повело лишь к тому, что представительные органы превратились в арену столкновения непартийных, а групповых, индивидуальных, отраслевых, корпоративных, территориальных, национальных и прочих интересов. Их фрагментарность само по себе уже придавало политической борьбе стихийный и непримиримый характер. Но именно на их основе стали складываться в новых советах первые фракции, группы, коалиции и т.п. «Это было естественным отражением множественности социальных интересов в обществе, – вполне, кстати, по-марксистски напишет в 1995 г. своих мемуарах М.Горбачев. -… Ну а за выявлением групповых (или классовых) интересов должно было последовать формирование движений или партий».
Их нужды со временем вывели бы снова на проблему партийного структурирования с правящей партией во главе. Но поскольку создать влиятельные и массовые партии вне КПСС и из некоммунистов, несмотря на все попытки, не удалось, главный удар был сосредоточен против КПСС. Настоящая многопартийность могла сложиться только на базе КПСС. Более 80% народных депутатов-коммунистов, которые по замыслу авторов политической реформы должны были засвидетельствовать подтверждение авангардной роли КПСС в обществе, стремительно превращались в антикоммунистов.
В апреле 1991 г. объединенный Пленум ЦК и ЦКК КПСС признал ошибочность взгляда, что «КПСС, сделав редкий по смелости в истории политических партий шаг, будет оставаться общепризнанным авангардом» Неверной оказалась оценка «подлинного состояния нашего общества», не учитывалась «степень его расслоения, уровень политической и правовой культуры».
«В марте 1991 года мы вместе с Олегом Шениным были у Ивашко по нашим внутрипартийным делам, – вспоминает Ю.А. Прокофьев. – Раздался звонок Горбачева. Он спросил у Ивашко, что тот делает. Узнав, кто у него находится, Горбачев сказал: «Бери Олега и Прокофьева и приезжайте ко мне в Кремль».
В Кремле мы прошли к Горбачеву в так называемую Ореховую комнату, которая располагалась между залом заседаний Политбюро и кабинетом Горбачева. Там уже сидели за круглым столом Лукьянов, Язов, Пуго, Догужиев (вместо Павлова — тот тогда болел). Из секретарей я заметил Семенову, Строева. Присутствовали Янаев и Болдин. Состав был весьма необычный. Это и не Политбюро и не Секретариат, а сбор руководителей государства и партии.
Тогда, в марте 1991 года, впервые прозвучала мысль о введении чрезвычайного положения в стране».
Самое примечательное в этом отрывке: «Состав был весьма необычный. Это и не Политбюро и не Секретариат, а сбор руководителей государства и партии». Группа товарищей, одним словом. Генералы без армии… Но при этом отчаянно цеплявшихся за власть.
«Достаточны было перелистать протоколы Политбюро и Секретариата ЦК того времени, чтобы убедиться, что круг решаемых ими вопросов сузился до минимума, – пишет в мемуарах А.И.Лукьянов. – Партия становилась бездействующей, в значительной мере обезглавленной организацией. Она была неспособна уже противостоять как праволиберальным тенденциям, так и возможным путчистским устремлениям сторонников «жесткой руки».
Так завершилось отлучение КПСС от власти, совершенное… самой КПСС. Финал КПСС – это логичное закономерное, хорошо продуманное и доведенное до конца ликвидаторство. То самое ликвидаторство, в борьбе с которым большевистское крыло партии десятилетия удерживало коммунистический вектор развития страны, но оказалось разоруженной к началу горбачевской перестройки.
Изучение этого опыта сегодня актуально еще и потому, потому что с крахом КПСС ликвидаторство в коммунистическом движении не исчезло. Наоборот, только укрепилось. То, что не удалось сделать горбачевской КПСС, довершила зюгановская КПРФ. Уже в условиях свершившейся реставрации капитализма она заняла место заурядной парламентской партии, «вечно второй», страшащейся всякой «монополии на власть и истину», а на деле сдающей эту монополию буржуазной партии (какого бы названия она ни была), удобно устраивающейся в парламентских креслах в качестве «приводного ремня» сложившейся политической системы.
А.Чернышев
Источник
|
